…Я был уже порочным - [5]

Прошло несколько дней.

Чувство потери не покидало Виктора.

По ночам, несмотря на храп Семёна, ему слышался шелест Вериных ресниц, но особенно донимал запах. Медовый дух вербейника не выдули из комнаты даже штормовые ветры, от которых два дня подряд содрогался весь их дощатый корпус.

Он тосковал, понимая, что не осмелится искать девушку — да и как? где? — и задыхался от желания видеть её, разговаривать с ней. Однажды днём, когда Семёна не было, он взял его подушку и, почувствовав аромат-вербейника, зарылся в неё лицом. Короткие слёзы, которых тут же устыдился, облегчили душу. Захотелось с кем-нибудь поделиться пережитым, и он впервые вспомнил о тетради со своими первыми стихами.

До конца заезда он, помнится, только тем и занимался, что писал.

Солнце припекало уже всерьёз, но Виктору от воспоминаний стало почему-то зябко.

Он подошёл к машине, заглянул в открытый капот. Николай завинчивал гайки. Виктор знал, что его коллега из Симферополя честно прошёл все этапы взросления автолюбителя — от горбатого «Запорожца» до этой белой красавицы «Волги» — и поэтому не беспокоился из-за вынужденной остановки. Если Николай не исправит, то механик на станции техобслуживания и подавно.

«Кажется, я тогда ещё что-то из Неруды хотел ей прочесть? — подумал он. — Но что? Разумеется, нечто взрывное и страстное. Кажется, это:

По тебе я ночами изнываю от жажды

и сквозь бред прорываюсь тщетно к жизни твоей.

Так до судорог жаждет опалённая сельва

жаждой жаркого горна, жаждой жадных корней.

Что мне делать? Я сгину без очей твоих ночью.

Я без них различаю одну пустоту.

……………………………………………………………………………

Как забыть тебя, если невозможно забыть?

Если ты наважденье, как избыть его, если

даже кости и жилы жадно жаждут тебя?

Жаждут до исступленья, беспощадное счастье,

разрываясь от боли и до боли любя.

Жажда губы сожгла мне. Где же губы любимой?

Жажда выпила очи. Что же очи твои?

— Ты что за стихи бормочешь? — спросил Николай, не-отрываясь от работы. — Вдохновенье накатило?

— Да нет. Это не мои, — рассеянно ответил Виктор.

Незабываемый, ни с чем не сравнимый запах вербейника вновь коснулся его, и Виктор с тоской подумал: «А ведь я мог поехать в Гусь-Хрустальный. Скажем, во время каникул. Найти их текстильный комбинат… Имя я знал… Хотя, конечно, бабка надвое гадала. Ну, нашёл бы, добился, женился там… А дальше что? Опять пришли бы всевластные жизненные стереотипы: загадку они опошлили бы, а тайну задушили бы голыми руками… Впрочем, скажи ей спасибо — девушке Вере. Без всяких интеллигентских выкрутасов. Ведь это она разбудила твою гордость. Сама того не ведая, она сделала тебя поэтом».

— У меня в этих краях любовь была, — сказал он задумчиво и посмотрел в сторону моря. Оно сияло так, что на глаза невольно наворачивались слёзы. — Блондинка, старше меня лет на пять… Очень чистая.

— Все мы чистые, — бездумно повторил Николай, снимая колпачки со свечей зажигания.

— А я наоборот — порочный был. Юный и порочный. — Губы Виктора сложились в ироничную улыбку.

— Все мы порочные, — опять-таки не вникая в смысл его слов, согласился Николай.

Давний аромат не исчезал. Казалось, он одновременно струится в долину с гор, прилетает с дневным бризом от моря, просачивается даже из-под земли.

— Что за одуряющий запах? — спросил Виктор у приятеля, расстёгивая верхнюю пуговицу тенниски. — Вербейник, что ли?

— Я вообще, кроме бензина, ничего не слышу, — сказал Николай. Он поднял голову от двигателя, принюхался. — Какой ещё вербейник? У нас такой травы нет, не растёт.

Виктор промолчал.

Он окончательно уверовал, что бессмертный атом давнего запаха таки нашёл его. Странный посланник юности, когда он без особого труда умудрялся быть одновременно порочным и безгрешным.