Я был телохранителем Гитлера, 1940-1945 - [6]

Три месяца спустя я встретил свою будущую жену. Это случилось в Берлине на празднике весны, устроенном полицейским оркестром в Трептов-парке. Помню, приятели долго меня уговаривали составить им компанию. Пришлось уступить. Именно в тот день под звуки оркестра я встретился с Гердой, Гердой Лахмунд, которой тогда только-только исполнилось восемнадцать. Это был ее первый выход в свет. Перед тем как мы расстались, она пригласила меня к себе — жила она здесь же, в Рудове, с родителями. С того дня мы регулярно виделись по нескольку раз в месяц. Чаще всего я появлялся неожиданно. Телефона у нее не было.

Герда проходила практику в Министерстве экономики, в департаменте внешней торговли. С высоты своих 1,78 м она производила впечатление очень серьезной девушки, немного похожей на школьную учительницу. Волосы у нее были коротко стриженные, а лицо излучало нежность. Герда была красива. Мы с ней были на «вы» еще по крайней мере два года. Наши отношения не начались внезапно, как удар молнии. Любовь пришла позже.

С родителями Герды я быстро нашел общий язык. Мне случалось помогать ее отцу по саду, поскольку у него была искалечена рука.

Его политические взгляды были очень левыми. Во время Первой мировой войны он был членом УСПД[14], группировки еще более левой, чем СПД, Социал-демократическая партия Германии.

Его жена вступила в СПД в 1916 году. Оба они были на сто процентов за рабочее движение. Даже квартал, в котором они жили, исторически был рабочим: там располагались крупные заводы, такие, как «AEG», «Хейнкель», сталелитейное производство и фабрики по изготовлению проводов.

С отцом Герды мы отлично ладили и между собой никогда не разговаривали ни о Гитлере, ни о национал-социалистическом режиме. Он, конечно, знал, что некоторые из его товарищей попали в концентрационные лагеря или вынуждены были уехать из страны, но мы эту тему никогда не обсуждали. То ли он этого не хотел, то ли боялся чего-то. Не знаю. Но еще до прихода Гитлера к власти мой будущий тесть предвидел, что те, кто опускал в урну бюллетень в поддержку нацистов, голосовали за войну!

Он не задавал мне вопросов о службе, а я, в свою очередь, не спрашивал его о политической ситуации в стране. Мне казалось, что так лучше. Иногда он брал меня с собой к Паулю Фолькману, которого все вокруг называли «дядя Пауль», одному из старейших партийных работников, близкому другу Эрнста Ройтера, а в послевоенном будущем социал-демократическому мэру Берлина. Но обо всем этом не говорили. Не со мной, во всяком случае.

Сейчас, когда я оглядываюсь назад, 1938 год кажется мне одним из самых приятных периодов в жизни. Олимпийские игры еще не выветрились из памяти, Германия была в расцвете своей славы, а с безработицей, которая затронула миллионы людей, казалось, было покончено одним махом. Повсюду счастливые лица, массовый энтузиазм и радостные крики, которыми приветствовали появления Гитлера на публике.

Я на таких собраниях никогда не бывал и даже не принимал участия в параде нашего полка в присутствии фюрера, потому что право на участие в подобных мероприятиях было дано только самым высоким.

Однако атмосферу, которая царила на собраниях, я вполне себе представлял из заметок в газетах, которые валялись в казарменной столовой, и из сообщений по радио, которое я слушал в комнате, — выступления иногда передавали.

О «хрустальной ночи»[15] я ничего не знал. Совсем ничего. В то время об этом никто не говорил, во всяком случае в моем присутствии. Вполне возможно, что в ту ночь нам было запрещено выходить из казарм без объяснения причин.

Весной 1939 года нас снова мобилизовали для вторжения в Чехословакию[16]. И снова наше наступление не встретило ни малейшего сопротивления. Мы пересекли Судетскую область, продвинулись до Словакии и на неделю разбили базовый лагерь в пригороде Зилины, городка, притулившегося среди гор. Местное население было в основном вполне дружелюбно настроено. Некоторые признавались, что боятся. Тогда мы старались объяснить им, что нам нужны от них только еда и место для ночлега.

Семья, у которой я жил, однажды даже испекла нам пороги. Перед тем как я уехал, они мне дали подарок для Герды — вышитую вручную белую блузку.

Эта война, которая, в общем, и войной-то не была, очень нас забавляла. Все казалось простым. Мы без конца отдыхали, растянувшись под палящим солнцем. Командир роты предупреждал нас каждый раз, когда видел: «Тот, кто вернется в Берлин с солнечными ожогами, будет иметь дело лично со мной!» Надеясь защитить кожу, я намазал лицо цинковым кремом, который был в аптечке у каждого солдата. И надо сказать, тогда я хорошо подкоптился!

На следующее лето наша рота была отправлена — на этот раз на полтора месяца — на юг Германии, к баварской горе Оберзальцберг, где у Гитлера была резиденция. В тот раз я был в Берхтесгадене впервые. Тогда я и представить себе не мог, что однажды стану своим в тех местах, где проходит жизнь фюрера.

Визит прошел в расслабленной и неофициальной обстановке. Я его расцениваю как репетицию.

У нас была современная и очень удобная казарма. Мы занимались спортом, иногда практиковались в стрельбе в специально оборудованных для этого подвалах. Отдыхали мы тоже немало. Это было летом 1939-го, всего за несколько дней до начала военных действий.