Я был телохранителем Гитлера, 1940-1945 - [36]

Я почти не помню ни последнего радиовыступления Гитлера[118], ни его последнего политического собрания с гауляйтерами и высшим руководством страны, которое проходило в новом здании канцелярии[119]. Точно знаю, что он на несколько часов отлучался из Берлина, чтобы побывать на позициях у Франкфурта-на-Одере, но об этом я тоже немного могу сказать[120]. Не помню даже, узнал ли я об этом в тот же день или сутки спустя.

Все происходило быстро, очень быстро. Я до сих пор не понимаю, как армии удавалось сопротивляться.

Поручения поступали с бешеной скоростью. Работы становилось все больше. Я до сих пор помню состояние полной вымотанности и нервного напряжения.

Гитлер выглядел очень усталым, на грани срыва, но все равно он не опускал рук, видя реальное положение дел. Иногда он казался даже странно спокойным. Воздушные тревоги, бомбы и с каждым днем все более очевидное поражение, казалось, нисколько не подрывали его авторитет. Бразды правления полностью оставались в его руках. Это понимали все. И все подчинялись шефу, только ему одному.

Я не очень внимательно следил за борьбой за влияние и конфликтами между отдельными высокопоставленными чиновниками рейха, которые могли разразиться в канцелярии. Точнее, в том, что от нее осталось. Об отстранении от должности тех или иных членов партии или военачальников мне никто не докладывал[121]. А вот приближение Мартина Бормана и его все возрастающее влияние на фюрера в последние месяцы войны вызывали язвительные усмешки. Когда-то он был правой рукой Рудольфа Гесса, теперь стал «личным секретарем» Гитлера. Он производил впечатление человека, который способен только на слепое повиновение приказаниям своего шефа. Он ему слова поперек не говорил. Видя такое отношение, мы между собой перешучивались примерно так: «Бормана вон, приведите Геббельса!» (Bormann raus, Gobbels rein!). Министр пропаганды, по крайней мере в наших глазах, был одним из немногих людей, которые еще позволяли себе прямо говорить Гитлеру то, что думают.

Как-то, ближе к концу февраля, я сменил в полдень на посту своего коллегу Карла Тенацека. Он свое отслужил и собирался несколько дней отдохнуть, в первый раз после нашего возвращения из ставки в Бад-Нойхайме. Накануне он мне рассказывал, что собирался съездить ненадолго в Австрию, проведать жену, которая ждала ребенка. Пока он не ушел, я спросил, кого он больше хочет, мальчика или девочку. Он ответил, что не имеет ни малейшего понятия. К двум часам Тенацек пришел на второй этаж канцелярии, в комнату, которую занимал по соседству с адъютантским крылом. Там была в это время фрау Германн, горничная. В ее присутствии Тенацек надел свои самые лучшие вещи. Закончив свою работу, горничная ушла. Тенацек сел на кровать и пустил себе пулю в лоб.

Тогда никто не понял причины его поступка. Никакой записки он не оставил. Одно время думали, что его завербовали или как-то скомпрометировали агенты иностранной разведки.

Один из сотрудников бегляйткоммандо немедленно выехал, чтобы поставить в известность его жену. Не знаю, как она отреагировала на сообщение о смерти мужа. Но именно от нее мы узнали, что Тенацек, скорее всего, покончил с собой, потому что ребенок, которого она ждала, был не от него. В Берхтесгадене Тенацек бывал у доктора Мореля, своего врача. Он никого не предупредил заранее. Когда Гитлер узнал о смерти Тенацека, он без колебаний решил представить самоубийство как несчастный случай, позволив таким образом вдове убитого получить страховку в размере 100 000 рейхсмарок.

Сырой и неудобный

Гитлер окончательно переехал в бункер в середине марта, скорее всего во второй половине месяца. Точную дату я вспомнить никак не могу. Как бы то ни было, для всех тех, кто еще не занял в бункере свободной комнаты, это стало сигналом к тому, чтобы последовать примеру фюрера или хотя бы перенести свои пожитки в подвалы старой или новой канцелярии.

У бронированной двери, которая отделяла верхний бункер от бункера фюрера, дежурил сотрудник бегляйткоммандо СС. Он в одиночестве сидел за столом, поставленным в коридоре верхнего уровня, и отвечал за доступ к самому фюреру. Находившийся перед ним коридор использовали как столовую. Справа от дежурного располагались комната с припасами, винный погреб и кухня Констанцы Манциарли. Слева — четыре маленьких комнаты, в которых позже поселились жена Йозефа Геббельса Магда и шестеро их детей. Еще две комнаты были отведены для обслуги.

Пройдя через бронированную дверь фюрербункера и поднявшись на несколько ступенек, в первую очередь можно было наткнуться на Йоханнеса Хентшеля, ответственного за машинное отделение канцелярии. Он практически все время проводил в комнате, где стоял генератор. Сам я обосновался в смежной комнате, в самый последний момент притащив туда матрас. От меня можно было пройти в помещения, предусмотренные для адъютантов Гитлера и его камердинера, а также в спальню Геббельса, которую до 22 апреля, пока он не переехал в убежище в Новой канцелярии, занимал доктор Морель. В глубине помещения небольшую комнатку переоборудовали под медицинский кабинет.