Я буду летать! - [2]

Твой старинный и верный друг Дмитрий Мель».

Вот письма от других друзей – из Качи, Серпухова, Кировограда… Есть и московские адреса (явно новые). Некоторые, боясь, что она могла забыть адресата, вспоминают детали – важные или смешные, но общие, дорогие для обоих. Забавная рожица в большом летном шлеме на тренировочном самолете непочтительно-любовно именовавшемся «Аврушка», упоминание прозвищ инструкторов-наставников, общее название которых было почтительным – Бог (!). Её инструктором был Борис Туржанский, позже – Герой Испании. О его преждевременной смерти она уже знала. О судьбе многих других – узнала из этих писем.

Были письма не только от летчиков.

«Много на нашей земле есть профессий, связывающих людей дружбой, но нет крепче дружбы авиационной, воздушной. Ни один механик никогда не забудет своего летчика, которому, может, и всего-то один раз готовил самолет: проверил каждый болт, каждый трос, ибо от этого зависит жизнь. Я счастлив, что готовил к полетам ваш самолет – примите земной поклон – первая женщина красной советской авиации» (Борис Полетаев)[2].

А вот подпись вроде бы совсем незнакомая – Милавин Прокопий Васильевич: «В газете я увидел многоуважаемую Зинаиду Петровну Кокорину. Она была инструктором Школы высшего пилотажа в городе Серпухове в 1924 году. Я у нее был механиком самолета «Фокер. Д-11». Сказать, что она была строгой – не совсем точно. Требовательной – ко всем и к себе в первую очередь. Она приходила на аэродром раньше всех, к её приходу я мотор уже опробую и она завсегда первый вылет делала сама. Самолет «Д-11» в то время считался истребителем первого класса, но технической проверки каждый раз требовал тщательной. На нем Зинаида Петровна делала фигуры высшего пилотажа, курсанты её группы гордились и любили её и весь технический персонаж относился к ней с теплым уважением. Всегда давали отпор, когда кто-то из мужчин-летчиков (были и такие) пытался назвать эти фигуры – «дамские штучки». Потом вроде бы замолчали. Убедительно прошу передать Зинаиде Петровне, что я ее механик. Она меня вспомнит. Обязательно»[3].

Милавин. Милавин… Имя? – Прокопий. Да. Прошей звали молодого застенчивого механика, первым добежавшего до её чудом приземлившегося самолета. И отчаянный крик: «Я же предупреждал вас…!» Это он требовал тогда еще раз проверить крепление крыла вновь прибывшего самолета. Отложить полет. Она настояла на первом вылете. Каким чудом удалось ей посадить на крыло набиравший высоту и внезапно рухнувший самолет? «Считай, пронесло,» – тихо сказал один из врачей. А вот механик кричал на пилота, наверное, в первый раз… «Помню, Проша. Помню. Хорошо, что ты жив и остался в авиации».

Гора писем. Кому отвечать? Она вновь перекладывает письма. Стоит их как-то сгруппировать?

На чистом листке бумаги появляются два столбика фамилий: слева друзья-авиаторы, о чьей судьбе узнала она из писем, справа – фамилии тех, о ком спрашивают адресанты, полагая, что она что-то может знать. Это главное: информация, которую ищут и ждут. Среди знакомых имен много погибших на войне – об этом, наверное, уже знают. Хотя детям и внукам дорога каждая деталь из событий довоенной молодости их отцов… Ещё нужнее – помочь тем, кто хочет узнать о судьбе «потерянных», вернуть честные имена людям и просто забытым, и, тем более, незаслуженно оклеветанным и «втихомолку» реабилитированным посмертно или через годы вышедшим из концентрационных лагерей. Почти в каждом письме ее о ком-то спрашивают. А вдруг она что-то слышала? Ведь узнал же о ней самой известный журналист Василий Песков? Только говорить нужно все. Читатель уже о многом знает или догадывается. Вот одно из писем на имя Пескова, переданное ей.

«Уважаемый Василий Михайлович! Вы всегда рассказываете об интересных людях как-то просто и убедительно, с большой поэтичностью. Вот и ваш очерк за 4 февраля 1969 года под заголовком «Первая» – о Зинаиде Петровне Кокориной. Любопытная судьба. Очень даже. О таких людях говорят: большая цель рождает большую энергию. До какого-то отрезка ее судьбы вы дали почувствовать эту энергию Кокориной. Но… вы видели, как добре гарцующий ручей вдруг исчезает в ненасытном песке? Что-то вроде на полном скаку – стоп! Вот именно так на этот раз у вас получилось.

У меня сложилось впечатление, что с Кокориной вдруг что-то случилось. А что – не понял. Ибо в ответе на вопрос стюардессы, так печально прозвучавшем: «Да, дочка, за последние 33 года…», – нет никакого намека, что же случилось, коль она уже 33 года так далека от любимого дела. Почему вдруг судьба загнала ее в Киргизию и сделала почти никем не знаемой? Этот вопрос не мог не возникнуть, не мог оставить равнодушными ваших читателей. Что же случилось?

С большим уважением Борис Козырь. 6. 02. 69 г.»[4].

Наверное, вопрос возник не только у Бориса Козыря. Ответ на него, возможно, угадывается теми, кто ждет ответа от нее самой. В моем архиве много таких писем. Об этом нужно писать. Само слово «репрессия» редко появляется в письмах. Чаще – спрашивают с надеждой: «Не слышала ли о…?»

Спрашивают об иностранцах-выпускниках Качи. Имена многих известны: они стали героями Испании, героями Великой Отечественной войны. Судьбой Примо Джибелли, например, интересуется несколько человек. Безвестно исчезли люди, очень известные по довоенной службе. Так, болгарина Ангела Строилова, бывшего потом начальником Луганской авиашколы (1931–1933 г.), разыскивает Алексей Васильевич Никитин, тогда – начальник Штаба авиаэскадрильи, ныне генерал-полковник авиации. В том же письме ко мне – вопрос о втором их друге – Абдуле Кариме: «За любую строчку об Абдуле Кариме буду очень признателен».