Я-1 - [46]

Тогда, в августе 88-го, мне впервые посчастливилось увидеть себя таким образом. Это, конечно, было ещё слабым подобием будущих потрясений, в ходе которых у меня порой и вовсе исчезали поочерёдно все части тела, кроме, собственно, ладони, но уже тогда мне удалось увидеть, что наладонный я — это моё первое чувство к Миле и, мягко говоря, беспокойство по поводу того, что я её потерял. (Дурак я был. Ведь тогда я её ещё и не нашёл ни на йоту.)

Впрочем, эти страдания, которые скорее развлекали в силу новизны оных чувств, нисколько не мешали мне по вечерам уединяться в ванной маленькой квартирки на «Ломоносовской», которую мама сняла на время нашего приезда, и самозабвенно дрочить на двух девочек в закрытых купальниках, подмигивающих мне со страниц какого-то английского журнала мод. Я им даже дал имена. Ту, что была брюнеткой и повыше ростом, я мысленно называл Джейн, а светленькую, с лицом продавщицы, но тоже очень сексапильную девочку — Элис. (Когда, через три с небольшим года, мы с Милой, с которой успели уже пожениться, приехали уже в Санкт-Петербург и остановились в этой же квартире, я не смог отказать себе в удовольствии проверить, на месте ли заветный журнал, и, обнаружив его в целости и сохранности, улучил-таки пару минут на сладкую ностальгию.)

А ещё в той квартирке был репродуктор, будь он неладен…

Вообще, во всём вероятно виновата программа «Взгляд», появившаяся в описываемый период. А в том, что она оказала на меня такое влияние, виноваты моя водолейская природа и Совок. Уж очень я любил всё эдакое, а когда в Советской России появились информационно-музыкальные программы, как они тогда назывались, смело преодолевающие такой ранее неприступный в Совке временной барьер, как полночь, я, изначально будучи в группе риска, то бишь в числе предполагаемых разработчиками адресатов оных программ, либо старался к моменту их начала закончить уроки, либо, если не успевал, просто-напросто их задвигал. Искушение было слишком велико.

И это понятно, как выразился бы какой-нибудь доморощенный «учёный» на своём звёздном докладе в традициях отечественного беллетристического соцреализма. Обычно в такой манере (мол, бу-бу-раз-бу-бу и это понятно!) общались с аудиторией гениальные изобретатели, которые сразу после того, как почтенная публика принимала их доклад «на ура», немедленно, буквально уже в следующем кадре, отправлялись к звёздам. А если не к звёздам, то уж во всяком случае на Луну или Марс (если повезёт) на ими же изобретённых межпланетных ракетах! И это понятно!.. И врать не буду, такое кино я очень любил.

Но это я любил его, когда был отроком, а когда, эдак лет в 13–14, начал я семимильными шагами превращаться в сколь ебливого, столь и пытливого юношу, более полюбилось мне кино документальное, а иначе говоря, сама Жизнь, но не в голом виде, а творчески структурированная и смонтированная в меру ума и таланта каждого отдельно взятого монтажёра.

Мне тут подумалось, что кого-нибудь именно в этом месте мой синтаксис может начать раздражать ещё более, чем обычно. Ну так и ладно! Мне-то что за дело, ей-богу! Да, да, читатель, благородный, я всё вижу! Поэтому веди себя хорошо. Не то я могу рассердиться (в шутку, конечно), и откуда ни возьмись высунется из книжки моя старческая жилистая рука и ка-ак хвать тебя за нос!!!

То-то же, смотри у меня! Сиди смирно, а то я и оторвать могу! Или вон в книжку тебя затащу. Станешь персонажем моим. Очень это скучно, невесело и трудоёмко, я вам доложу. По себе знаю.

Так вот, программа «Взгляд», «Пятое колесо» и им подобные открывали, блядь, юной душе, алчущей бездны, огромную страну, которой не знали тогда не только ваши покорные «юные телезрители», но весь наш несчастный, запуганный и при этом дремучий и злобный народец. Ёбтыть! Мыслимое ли дело! Железный занавес пал!

И в моё юное, охочее до диковин сердце, устремилась, рада стараться, всякая якобы необычная всячина. То выяснялось, что в каком-то сибирском городе рождение двухголовых младенцев — уже обычное дело (мол, экологические проблемы); то Шевчук споёт что-нибудь вроде «Революция, ты научила нас верить в несправедливость Добра!»; то Политковский выводит на чистую воду каких-то фарцовщиков; то актёр Георгий Жжёнов со страниц журнала «Огонёк» повествует о своих злоключениях на Колыме; то покажут веснушчатого мальчика, который у себя на балконе держит… кобылу и чуть ли не в своё ПТУ на ней ездит, предварительно спустившись с ней на первый этаж в грузовом лифте; то каких-нибудь молодых фашистов покажут; то вводят танки и бронетранспортёры в мятежный Тбилиси, и тут же, на удивление к месту, вездесущий псевдоцыган поёт свою «Предчувствие гражданской войны» — и так каждую пятницу с 23.00 до полвторого ночи.

И после каждого очередного «смелого» репортажа старушки во дворах всё это громогласно обсуждали, а так называемая интеллигенция, блядь, начинала со всей присущей им многозначительностью глупо улыбаться и как бы между делом, но отчётливо приговаривать «скоро начнут сажать».

Одна Катя, носившая тогда фамилию Шелыгина, консерваторская сослуживица моей тётушки, с которой мы в своё время вместе занимались на ускоренных курсах английского, говорила дело, вследствие чего и оказалась права. Однажды, на станции метро «Динамо» я выразил Кате свою обеспокоенность дальнейшей судьбой некоторых персоналий русского рока, мол, не посадят ли их в тюрьму, и она сказала, что нет, что тоталитарная машина изменилась, и такие «глашатаи истины» ей необходимы в первую очередь, потому что они снимают напряжение, растущее у народа, и гораздо умнее со всех точек зрения позволить таким людям как Шевчук или Кинчев петь то, что им заблагорассудится, потому что от пустой болтовни никаких серьёзных социальных катаклизмов проистечь не может, и тоталитарная машина нового типа, наоборот, будет поддерживать любую говорильню, но всерьёз делать никому ничего не дадут. Как потом выяснилось, никто и не будет ничего такого хотеть.