XV легион - [37]

Тяжелые военные машины, мастерские, обозы и семьи солдат давно уже были в Аквилее, ожидая отправки на кораблях равенского флота. Военные либурны «Веста», «Юнона», «Диана», «Конкордия», «Августа», «Океан», «Геркулес», «Виктория», «Козерог» и «Орел» пришли в порт, чтобы погрузить этот шумный муравейник и отвезти в Лаодикию. Пурпуровый парус командующего флотом был поднят на огромной триреме[31] «Паллада».

Пока в Аквилее происходила суматоха погрузки, Цессий Лонг вывел в путь когорты и легкий обоз на мулах. Легионеры с удовольствием меняли скучноватую Паннонию, дождливую и суровую страну, на веселые и шумные города Востока.

Дорога лежала среди мирных иллирийских пейзажей и фракийских живописных гор и долин. Бедно одетые поселяне, пастухи в овечьих шкурах, волопасы и дровосеки с любопытством смотрели на множество вооруженных людей, проходивших мимо их селений, и на хитроумные военные машины. Наученные горьким опытом, они угоняли с дороги свои стада и волов, так как легион принужден был иногда производить реквизиции, не получая в достаточной мере от надлежащих властей положенного количества мяса, зерна и фуража. В обмен легионные интенданты выдавали квитанции с надлежащей печатью. На печати Пятнадцатого легиона был изображен козерог, присвоенный всем легионам, которые были основаны Октавианом, как бык – цезарским легионам. Зодиакальные звери обозначали месяц основания легиона, ту счастливую звезду, под которой он был рожден для побед и одолений.

На стоянках производилась по упрощенному способу вербовка новобранцев. В какой-нибудь деревенской харчевне, угощая собрание за счет августа, вербовщик-центурион заманчиво расписывал прелести военной службы. Тут же находились представители местной общины и красноносый легионный писец, пьяница и врун.

– Мужи и братья, – взывал центурион, – неужели вам не надоело возиться всю жизнь с оралом и овчарнями? Неужели вас не соблазняет привольная жизнь, война? Перемените орало на меч, овчарню на лагерь, как надлежит сделать римлянам, когда республика находится в опасности. Вы увидите многие прекрасные и богатые города, будете любить красивейших женщин, пить старое вино. Для кого же созданы красотки, как не для солдата? Для кого вино, кости и обильный стол полный яств, золотые перстни и красивое одеяние...

Иногда какой-нибудь волопас, с обветренным среди полей лицом, неуклюжий, как медведь, под влиянием лишней чаши вина или угнетенный бедностью, налогами и скукой, подходил к столу и заявлял, что желает записаться. Вербовщик прикидывал на глаз рост, ощупывал мускулы парня, спрашивал у старейшин, добрых ли он нравов и от свободных ли родителей рожден, совал в красную лапу серебряную монету и, хлопнув новобранца по спине, заявлял:

– Годен к службе под орлами!

Красноносый писец записывал нового легионера в когортный список и равнодушно ставил против его имени палочку – первый динарий, полученный на службе. Один из ветеранов уводил нового товарища в лагерь, в особую центурию, где молодых солдат учили уменью обращаться с оружием и киркой, носить панцирь и калиги – грубые солдатские башмаки, искусству строить ряды по команде и по звуку трубы. Особый татуировщик наводил ему на правой руке несмываемый знак – клеймо легиона.

Корнелин оглядывался назад, покидая милый Карнунт, где на ступеньках храма Цереры он увидел голубоглазую девушку с розами в руках. Позади скрывались в утреннем тумане последние следы города, погребальные памятники, украшенные урнами и гениями гробницы богатых карнунтских торговцев шерстью и кожами. Монументы тянулись вдоль дороги, среди покинутых виноградников, в сельской тишине.

Иногда попадались велеречивые надписи, печальные и трогательные, о ребенке, которого судьба только показала и отняла навеки, о супруге, покинувшей влюбленного мужа в расцвете своей женской красоты, о бедняке, похороненном на средства оплакивающих его друзей, пышная эпитафия откупщика, трудившегося как пчела, облеченного доверием в муниципии, бывшего дважды дуумвиром, оставившего после себя на земле три дома, добрую память и сожаление в сердцах сограждан, воздвигшего благодарственную колонну августу на городском форуме, завершившего жизнь этой пышной и торжественной эпитафией...

На одной из скромных гробниц Корнелин прочел:

«Счастливого пути, путник!».

Он поблагодарил богов, что ему попалась на глаза эта благодетельная надпись, вспомнил, что имя орлоносца – Феликс, счастливый, что в тот момент, когда легион тронулся в путь, с дерева у дороги слетел зеленый дятел, посвященный Марсу, что все предзнаменования были благоприятны. Все предвещало удачу.

– Не устал, старик? – спросил он ветерана, шагавшего впереди центурии, по имени Маркион. Маркион отслуживал второй срок, не представляя себе, как можно жить, не служа в легионе.

– Не устал, – улыбнулся он беззубым ртом, – да скоро и отдохну в могиле.

– А мне говорили, что тебя ждет в Антиохии любовница?

– Это верно. Торгует на кладбище могильными червями...

Маркион был одним из тех, кто вышел с Помпонием из Саталы. На кожаной подкладке щита старый солдат отмечал раскаленным гвоздем все этапы военной жизни, походы и сражения. Каждый этап был отмечен количеством пройденных миллий и каким-нибудь знаком: наивно изображенным домом из трех кирпичей, похожим на руку с растопыренными пальцами деревом, под которым он провел ночь накануне сражения, или большеголовыми носатыми человечками, как их рисуют дети, – убитыми врагами. Теперь линия походов замыкалась, вновь приближалась к отправной точке, к маленькому городку Сатале на армянской границе, откуда Маркион вышел мужем в расцвете сил.