Взятие Вудстока - [20]

Посетителей в баре хватало, но он был крошечным — не больше двадцати футов на тридцать. К полуночи большинство мужчин и женщин успевали перезнакомиться и совместно покинуть его. И тогда наступало самое одинокое для меня время. А еще хуже было то, что из-за малости своей настоящих денег бар не приносил, а те, что приносил, быстро скрывались в лифчике мамы. Под конец каждого месяца мы оказывались на мели, закладную оплачивать было нечем, и это означало, что мне приходилось, дабы мотель наш остался на плаву, вкладывать в него все новые деньги.

По уик-эндам мы обязаны были кормить тех постояльцев, какие у нас имелись, — для этого я заказывал еду в соседнем торговавшем ею на вынос китайском ресторанчике. Еда подавалась на дешевых бумажных тарелках, закупленных мной у разорившегося оптового торговца. На некоторых так и стояли названия компаний, для которых эти тарелки предназначались. Многие, получив такую «посуду» пугались. «Как же можно есть с бумажки?» — говорили они. Пришлось повесить новое извещение, гласившее: «Мы ни за что не отвечаем».

Как-то одна из «кумушек» спросила у меня:

— Что за сумасшедший развешивает эти надписи?

— Не знаю, — ответил я. — Они появляются здесь, пока я сплю.

Ради оживления бизнеса я учредил также «Кумушкину блинную», в которой мы с папой готовили завтраки для постояльцев. Меню у нас было мягко говоря скромное, однако и те немногие блюда, какие мы предлагали нашим клиентам, составляли для папы большую проблему. Кто-нибудь из постоялиц мог сказать:

— Я хочу английские оладьи, но только хорошо обжаренные.

И папа с его вечно заляпанными смолой руками, смерив ее таким взглядом, точно она сию минуту свалилась нам на голову из космоса, сердито отвечал:

— Какие будут, такие и съедите.

Я постоянно изыскивал средства, которые позволили бы как-то уравновесить безграничное обаяние моих родителей, и потому вскоре вывесил новые извещения: «Оладьи от Барбары Стрейзанд — 40 долларов». «Оладьи от Этель Мерман[2] — 60 долларов». Рядом с последним было приписано: «Только сегодня — 45 долларов».

Отсутствие хоть какого-то общения с людьми вгоняло меня в тоску, поэтому я начал устраивать «вечера открытых дверей». Печатал в «Виллидж Войс» объявления: «Устали от Файер-Айленда? Вы не поверите — в Уайт-Лейке можно найти все то же самое за полцены. Уик-энды открытых дверей» — дальше следовали указания насчет того, как нас найти. В итоге я получил кучу неудачников, никчемников и пьяниц — и даже одного лысого священника, прицепившегося ко мне с вопросом: верю ли я в Бога. Когда же я спросил у него, а сам-то он в Бога верит? — священник тихо ответил: «Верил когда-то» и ушел, не сказав больше ни слова.

Список работ, которые я исполнял в мотеле, казался мне бесконечным. В течение одного дня я мог прочищать унитазы, сдавать комнаты, постригать лужайку, прислуживать у бассейна, чистить сточный колодец, изображать менеджера по взаимоотношениям с клиентами, маменькина сынка и законченного идиота. Жизнь моя понемногу обращалась в замкнутый цикл прочистки унитазов и жарки оладий. И в большую часть дней времени на все это сразу мне не хватало.

Когда же я получал минуту покоя, то уходил в бунгало номер два — мое личное пристанище. В нем стояла старая койка с комковатым матрасом, с потолка свисала моя кожаная и прочая садомазохистская оснастка. Выглядело все это, как тюремный подвал, оборудованный новейшими инструментами пыток. Изнуренный, я вытягивался на койке под «мобилем» из плеток и наручников. Подавлен я был настолько, что карьера раввина в Флэтбуше казалась мне упущенной возможностью. И как только мне удавалось, наконец, немного расслабиться и позволить мыслям бродить, где им заблагорассудится, я принимался мечтать о том, как к нам заявится и увезет меня в Париж какой-нибудь богатый, роскошный иноземец. Но тут прилетал откуда-то голос матери, мигом разгонявший мои грезы.

— Элли! — вопила она. — Унитазы опять засорились! Ой-вей, какая грязища, а у меня спина совсем разламывается!

Впрочем, имелись у меня и развлечения иного рода. Одно из них доставлял мне мужчина, которого я назову здесь Биллом Смитом, — женатый совладелец одного из самых изысканных отелей Катскиллов. Он был геем и нуждался в какой-то отдушине. Отдушиной этой стал я. Билл приезжал ко мне, и мы проводили час-другой в моем «подземелье». Время от времени, он звонил мне, чтобы договориться о свидании. Билл полагал, что ведет себя очень осмотрительно, однако оба мы и знать не знали о том, что Мария, городская телефонистка, подслушивает наши телефонные разговоры. Мария была женой Расти, милейшего маленького рабочего-строителя и забулдыги. Они жили через улицу от нас и давно уже надоели друг дружке до смерти. Телефонные разговоры Мария подслушивала просто для восстановления моральных сил. Наши с Биллом давали ей изрядную пищу для размышлений.

Как-то раз Мария призналась мне, что знает, почему машина Билла регулярно оказывается стоящей перед нашим мотелем.

— Мария, — с насмешливым укором сказал я. — Так поступать нехорошо. И даже незаконно.

— Да знаю я, — немедленно надувшись, ответила она. — А что мне еще делать? Во всем городе только от вас интересный разговор и услышишь.