Взятие Вудстока - [13]

Вышло так, что этот первый мой «дождевик» и я стали встречаться регулярно. Каждую пятницу, в семь тридцать вечера, я приходил в кинотеатр и занимал мое постоянное место. Вскоре рядом со мной усаживался он, бросал, не глядя на меня, дождевик поверх моих колен, и приступал к исполнению уже привычной процедуры. Так все и продолжалось пару месяцев. Однако в один из вечеров его опередил чернокожий мужчина, тоже принявшийся ласкать меня. Затем объявился мой запоздавший постоянный поклонник и вместо того, чтобы отступить, затеял с чернокожим драку. Драка происходила в проходе и вскоре мой постоянный клиент вытащил из кармана нож, а чернокожий сбежал.

Как тут было не прийти в восторг? И я вообразить не мог, что меня пожелают сразу двое, — и уж тем более, что они из-за меня подерутся. Такого внимания я еще ни разу в жизни не удостаивался. Ну, а кроме того — прикосновения. Люди касались меня потому, что желали получить удовольствие. И, намеренно или нет, доставляли несомненное удовольствие мне. До того времени жизнь давала мне опыт прямо противоположный. У нас дома каждое прикосновение ко мне было связано с болью. Впрочем, как я вскоре узнал, боль тоже может доставлять удовольствие.

Позже, уже подростком, я перебрался в другие кинотеатры. Одной ночью в «Риальто», также на Сорок второй улице, рядом со мной сел высокий мужчина в добротном костюме — человек, которого мама наверняка назвала бы «приятным джентльменом». Он расстегнул на моих брюках молнию и начал тискать мой пенис — пока тот не отвердел. А затем принялся скрести его ногтями, и вскоре я почувствовал, что пах мой намокает от крови. Все это время я сидел и молчал, точно камень, сознавая, что боль лишь обостряет мое наслаждение. Этот человек тоже стал моим постоянным «клиентом». Я появлялся в «Риальто» около полуночи, и ждал господина в хорошем костюме. Временами кто-то мог и заметить, чем он со мной занимается, но это лишь делало то, что я переживал, более волнующим.

«Джентльмен» мой уходил, а я оставался на месте, дрожа и пытаясь прийти в себя. Понять хоть что-нибудь из того, что со мной происходило, я не мог. Все сводилось к инстинкту и спонтанности. Однако происходившее определило новое направление моих исследований в области секса: я искал по кинотеатрам педофилов с садистскими наклонностями — и, разумеется, находил. То был мой тайный мир, мир моих тайных наслаждений. Если бы я задумался над всем этим, то, наверное, мог бы сказать, что приключения в кинотеатрах играли роль компенсации за весь тот гнев, всю боль и все мучения, какие мне приходилось сносить дома и в иешиве.

Прошло недолгое время, и я начал сам напрашиваться на жесткий секс. Когда «дождевик» в очередной раз сел рядом со мной, я вытащил из брюк ремень и обмотал им свои запястья. Мой поклонник тут же сообразил, что к чему и расходился не на шутку.

Я уже знал к тому времени, что мое поведение вовсе не было нетипичным. В кинотеатрах существовала целая культура садомазохизма. В одну из ночей моим соседом оказался мужчина в ковбойской одежде. После начального раунда эротической игры он вытащил из кармана веревку, стянул ею мои гениталии, а после начал подпаливать мне руку зажигалкой. Мне то и дело попадались люди с наручниками, зажигалками, даже с ножами.

Иногда я влипал в истории довольно опасные. Как-то ночью, посреди особенно безлюдного зала, мужчина в военной форме связал меня и пригрозил убить. Такого ужаса я никогда еще не испытывал. Я не сомневался, что живым из кинотеатра не выйду, однако притворился пьяным, одурманенным, не способным ни на что реагировать — и ему эта игра надоела. Был еще случай, когда мальчик-подросток заметил, как какой-то мужчина мастурбирует меня. Когда мужчина ушел, подросток подсел ко мне, вытащил нож и потребовал все мои деньги. Я отдал ему бумажник, в котором лежал один-единственный доллар. Откуда ему было знать, что деньги я всегда держу в носке? Нужда чему только не научит.

Да, время от времени я испытывал страх. Однако когда ты юн и отчаянно нуждаешься в физическом наслаждении, опасности кажутся тебе незначительными, ты думаешь, что от них легко уклониться. Сейчас, оглядываясь на ту пору моей жизни, я понимаю, насколько полным и беспредельным было мое одиночество, и какой одолевал меня голод по физическому контакту — какому угодно.

Как и любой другой человек, представления о любви я получил в родном доме. И по моему опыту, «любовь» была ничем иным, как манипуляциями и насилием. И то, и другое подслащивалось претензией на семейную жизнь и заботу. А ведь, на деле, никто в нашей семье не использовал слово «любовь» применительно к кому-либо из ее членов. Мы «любили» шоколад, «любили» наш телевизор. Но никогда не говорили, что любим друг друга, да и никто из нас настоящей любви к себе не испытывал. И мой ранний сексуальный опыт был примерно таким же. Удовольствие, которое я получал от возбуждения, от прикосновений, оргазма, было весьма и весьма реальным, однако источником его оказывались чужие мне люди, а нередко и та или иная форма навязчивого приставания. Но, поскольку с любовью я был не знаком, то и чего ожидать от секса, тоже не знал. Родители ни о той, ни о другом никогда со мной не разговаривали. В конечном счете, весь мой опыт по части секса сводился к унижению, как и опыт по части любви.