Взять свой камень - [4]

Глоба ужом выскользнул из окопа и шустро пополз к контрольно-следовой полосе, безошибочно определив, где ее должен пересечь неизвестный. Денисов последовал за ним.

И все же он не успел. Уже на нашей стороне неизвестный дернулся и упал. Пророкотала еще одна пулеметная очередь. Пули стригли прямо над головой — немцы не стеснялись, стреляли прицельно, по нашей территории.

— От бисовы дети, — зло прошипел сержант. Он ухватил перебежчика за плечи, стараясь оттащить его в сторону. Подоспевший капитан помог ему.

Они успели оттащить неизвестного подальше от линии, слыша, как возбужденно гомонят немцы и трещат моторы их мотоциклов.

Связной оказался рослым, тяжелым. Перевернув его на спину, Денисов включил потайной фонарик и в синем, неверном свете бегло взглянул на неизвестного. Тот был одет в несвежую темную сорочку без галстука и полосатый костюм. Приподняв голову, он попытался что-то сказать, но не смог — из губ вырвался только сиплый стон.

— Двигать надо, капитан! — зашептал Глоба. — С нашей стороны под уклон, не достанут.

Они подхватили перебежчика и поползли. Предупреждение Глобы оказалось не напрасным — немцы дали еще несколько пулеметных очередей.

«На заставе уже поднялись по тревоге», — подумал Денисов.

Оказавшись в безопасности, он толкнул неизвестного в бок, приглашая его подняться и следовать за собой, но в ответ тот лишь застонал. Быстро ощупав мужчину, Александр Иванович ощутил у него на груди что-то твердое и выпуклое, а потом пальцы попали в липкое и теплое.

— Глоба, помоги! Он ранен. Осторожнее!

Вскоре уже почти ничего не выдавало недавнего присутствия здесь людей, кроме примятой травы и капель крови на ней.

Было ноль часов сорок минут 22 июня 1941 года…

* * *

— Товарищ старший лейтенант, три пули у него в груди, — военфельдшер виновато поморгал белесыми ресницами, глядя на начальника заставы. — Я ничего не смогу… Тут и академик хирургии не сдюжит. Крови он много потерял.

— А ты через «не могу», Таранин, — начальник заставы мягко подтолкнул военфельдшера к столу, на котором лежал раненый.

Денисов тем временем разглядывал снятый с перебежчика пояс — широкую полосу брезента с завязками и вместительным карманом, в который была засунута пухлая черная папка из хорошо выделанной мягкой кожи. В том же кармане, поверх папки, лежали две гранаты, распиравшие брезент ребристыми боками. Осторожно вынув их, Александр Иванович достал папку, открыл блестящий латунный замочек. Внутри — пачки документов. Бросились в глаза распластанный орел со свастикой в хищных когтистых лапах и жирно отпечатанные типографским шрифтом грифы высшей секретности. Капитан быстро убрал документы, сунул папку обратно и, немного подумав, пристроил на прежнее место гранаты.

Резал глаза свет сильной лампы, звякали медицинские инструменты, тихо приговаривал начальник заставы:

— Надо его до города довезти, Таранин! Ты уж постарайся, милый, сделай все как надо.

Во дворе жалобно скулила служебная собака, иногда подвывая и повизгивая. Привлеченная светом, билась о стекло мохнатая ночная бабочка; мерно отсчитывали время ходики на стене.

Таранин выпрямился и повернулся к Денисову:

— Вас зовет, товарищ капитан.

Александр Иванович встал, не выпуская из рук тяжелого пояса, подошел, заглянул в лицо раненого — бледное, покрытое испариной, с запавшими темными глазами и спекшимися в сине-багровый ком губами.

— Мне нужен утренний поезд до Минска, — с польским акцентом прошелестел перебежчик.

— Бредит, — вздохнул готовивший для укола шприц Таранин.

Начальник заставы молча потянул его в сторону от стола.

— Могу предложить только верхнюю полку, — нагнувшись к раненому, ответил Денисов.

— Это… — пальцы правой руки перебежчика беспокойно зашевелились. — Где?

— Вот! — Денисов показал ему пояс.

Раненый удовлетворенно прикрыл глаза. Капитан хотел отойти, но неизвестный снова прошептал:

— Отдайте в Москву, «старому», очень важно.

Лицо его скривилось в гримасе боли, потом обмякло, рот приоткрылся.

— Фельдшер! — крикнул Денисов.

Подскочил Таранин со шприцем, отстранил Александра Ивановича, быстро протерев ваткой руку раненого, всадил иглу и ввел лекарство. Потом молча выпрямился и выдернул шприц.

— Что?! — шагнул к нему начальник заставы.

Таранин, не отвечая, пошел в угол, к шкафчику аптечки. Плечи его дрогнули.

— Все, — глухо сказал он.

Начальник заставы накрыл тело перебежчика простыней. Скорбно постоял над ним несколько секунд, а когда обернулся, увидел Денисова, расстегивавшего пуговицы на вороте гимнастерки. Стянув ее с себя, он начал прилаживать на груди брезентовый пояс с папкой и гранатами.

— Теперь моя очередь, — ответил капитан на немой вопрос начальника заставы. — Готовьте машину, надо ехать.

* * *

К старому зданию госбанка участковый уполномоченный Алексей Кулик добрался только в первом часу ночи — совещание в райотделе НКВД затянулось. В банке сегодня нес службу его односельчанин — Петя Дацкий. Он уже больше недели не был дома и попросил через дежурного, чтобы Алексей по окончании совещания заехал повидаться, рассказать последние новости и передать семье привет и гостинцы.

Выходя из райотдела, Кулик взглянул на часы — время позднее, может, не ездить к Пете? Тем более, до родной деревни Кулика еще крутить и крутить педали старенького польского велосипеда — разве к утру только доберешься, если не позже; но нехорошо подводить товарища — не таков Алексей Кулик, чтобы сначала обещать, а потом не сделать. Служба в милиции — особенно здесь, в недавно воссоединенных районах Западной Белоруссии, — напряженная, сложная; бывало и постреливали по ночам. Самого Кулика тоже раз чуть на тот свет не отправили. Подозреваемых на покушение оказалось всего двое — Гнат Цыбух и Ивась Перегуда. Обоих начальство распорядилось задержать и доставить в город. Теперь они сидят в камере тюрьмы, ведется следствие.