Стоял зимний, чисто петербургский денек. Снег с дождем то принимался мелко частить, пришептывая по водосточным трубам, то утихал, словно затаившись за низкими тучами, изредка мокрыми хлопьями напоминал: зима… Городская, нешумная, неброская, вкрадчивая зима.
Нольде ускорил шаг. Калоши стесняли его с непривычки, полы штатского пальто хлопали по ногам, шляпа, казалось, неустойчиво сидит на обритой голове.
Он прошел мимо Адмиралтейства, мельком отметил, что у дверей стоят «братишки» с пистолетами на поясе. Стоят браво. Ишь ты, как стараются!
Замызганная извозчичья пролетка обдала Нольде брызгами. Из-под поднятого кожуха мелькнула физиономия: блин блином, вместо носа — непристойная пуговица с двумя дырочками, из тех, что пришиваются к кальсонам. И на удивление, непонятно как, на ней держится дымчатое пенсне. На голове — мятая шляпа. Остальное не заметил Нольде. Но и это немногое кого-то напоминало. Кого? Мало ли! Тоже, может быть, замаскированный. А встречался где-нибудь в офицерском собрании вовсе в другом обличии…
Нольде с досадой отряхнул пальто. Пользоваться трамваем, втискиваться в толпу, облепившую его, — это претило. Да и идти было недалеко. Он миновал тихую теперь улицу со скучными серыми домами с солидными вывесками: «Торгово-Промышленный банк», «Санкт-Петербургское акционерное товарищество на вере»… Какая уж тут вера!
На углу под навесом крыльца стоял небритый тип с лотком и предлагал:
— Папиросы собственной набивки! Табак «Кепстон» для любителей!
Неудачно. Стоит на малолюдном перекрестке, каждому в глаза бросается. Нольде спросил спички, закурил, выжидающе глядя на типа.
— Пожалуйте, ждут! — просипел тот.
Нольде толкнул незапертую дверь и поднялся по широкой лестнице, уставленной цветочными кадками. Никто не вышел к нему, словно вымерли. Налет запустения лежал на всем: ковровые дорожки давно не выбивались, на витраже окна зияли трещины.
Никем не встреченный, Нольде прошел через анфиладу комнат к кабинету хозяина и постучал согнутым пальцем в дубовую дверь.
— Антре! — послышался басовитый голос.
Георгий Николаевич сидел за массивным письменным столом столь незыблемо и в такой наилучшей своей форме, словно ничего не произошло. Словно не было ни революции, ни автомобилей с «братишками» на Невском, ни грозных приказов, расклеенных на стенах: «Зарегистрироваться… в 24 часа… под страхом…» — ничего. На полном холеном лице так и написано: «Вы там что хотите расклеивайте, а я вот он, как был, так и есть. А то, что портрет государя-батюшки со стенки сняли и в чулан вынесли, — так это явление временное. И что свежая как бы заплата на обоях стыдливо прикрыта другим портретом, семейным, — так это тоже до поры до времени».
Нольде был встречен одобрительным возгласом. Одобрение относилось не столько к нему самому, сколько к его виду.
— Ну, батенька, неузнаваемы! Совершенный шпак, неоспоримо штатская личность. И на плечах, ей-богу, скорее крылышки серафима представить, чем погоны!.. — гулко захохотал полковник.
Залесский позвонил. Извечный Никифор с извечным отсутствующим видом получил распоряжение насчет коньяку и закуски, а тем временем Залесский достал из ящика длинный конверт, вынул узкие, мелко исписанные листы тонкой бумаги.
Положение было сложное. Из-за границы требовали активных действий, сулили могучую поддержку, как дважды два четыре, ясно: доказывали шаткость большевистского правления. Между тем в Петрограде шли аресты, «товарищи» рубили сплеча, забирали всех, кто не только действовал, но и мог бы… Закидывали частую сеть, потом разбирались: мелюзгу выбрасывали, крупнорыбицу оставляли. И скажите на милость, всё случайности, всё случайности… Тогда, в вагоне, мальчишка подвернулся, а то женщина какая-то — представьте себе, простая баба! — заметила на базаре, как человек выронил пистолет, — и прямо в ЧК. Так гибнут лучшие люди!
Но основное заключалось не в этом даже. Совсем в другом. Хотя это и держалось в тайне, удалось узнать, что большевистская столица обоснуется в Москве. Что из этого воспоследует? А то, что их деятельность должна перекинуться в Белокаменную… Естественно, туда посылается самая боевая часть, фигурально выражаясь, выдвигается московский аванпост…
Значит, Москва! Москва, где уже ни тетки, ни привычной среды…
Залесский словно угадал мысли собеседника:
— Не думайте, что в Москве нам не на кого опереться. Обстановка, естественно, там несколько иная… Но учтите: верхушка нашего достопочтенного промышленного класса за средствами не постоит. И в другой помощи не откажет. Свалить большевиков! Да это им во сне снится! Что касаемо конкретной диспозиции сил, то вот взгляните…
Нольде вышел несколько успокоенный: все это продлится недолго. Мыслимо ли, чтобы «товарищи» удержали в руках руль такой махины — российской державы! Да и кто позволит хоть на обочине Европы, а все же у ее порога существование — о господи! — «Рабоче-крестьянского государства»! Было это когда-нибудь на земле? Нет! И не будет.
Приободрившись, Вадим Альфредович заметил, что и погода переменилась: в прогалинах туч показалось солнце, оно заиграло в лужах, и они радужно заблестели. Прохожие опускали воротники. «К удаче!» — мельком подумал Нольде.