Взрослые игры - [7]

Я взглянула на часы: 8:25. Звонок прозвенит в 8:30.

– Так что говорю вам… то есть прошу вас… раз это для меня новая школа, не могли бы мы, пожалуйста, только один этот раз не говорить всему классу, что бедный папа Кэти умер? И чтоб они потом не стояли на перемене, по пятнадцать раз перебирая четки и считая свои благословения вслух. Я не хочу, чтобы они жалели меня, и я ужасно не хочу, чтоб они меня смертельно возненавидели из-за дурацких розовых четок. Без обид. Простите, сестра.

– Я не обиделась. – Она похлопала меня по руке.

Мягкие руки сестры Роуз всегда, вне зависимости от обстоятельств, были прохладными. Это как дар божий.

– Видите? Мы не врем, правда. Это даже не ложь бездействием, ведь никто не станет спрашивать. Понимаете? Просто не надо самим говорить об этом.

Сестра Роуз опустила взгляд на руки. Тень от ресниц, казалось, закрыла половину лица.

– И, и… я неделями молилась об этом… так сильно… и, ну, и я думаю, Иисус не будет против.

Сестра закусила нижнюю губу и нахмурилась. Она делала так всегда, когда пыталась сдержать смех.

– Кэти, ты невозможна.

– Так и моя мама говорит, сестра. Она покачала головой.

Я выиграла. Звонок прозвенел.

– Хорошо, Кэти. – Она вздохнула. – Мы не будем говорить о твоем погибшем отце. Не будет никакой общей молитвы. – Она снова опустила на мою руку свою мягкую, прохладную ладонь. – Это будет наш маленький секрет, Кэти. Не ложь, а секрет.

Можете отдать мне должное. Я была хороша.

Мы занялись открытками сразу после религиоведения. Я работала над своей вместе с Марией-Катериной. У Марии-Катерины была возвышенная артистичная душа, прямо как у меня. Так что мы стали лучшими подругами практически с первой моей недели в Сент-Рэймонде. Мария-Катерина знала обо всем. Ну, за исключением того, что я очень хотела, чтобы мистер Сазерленд, отец Марии-Катерины, был моим отцом.

Иногда я хотела этого так, что мне даже было плохо.

Он был таким славным папой.

Мистер Сазерленд был важным бизнесменом. У него было четыре разных костюма и темно-коричневый портфель с потертыми ручками. Он работал в отдельном кабинете в одной из этих башен на Уолл-стрит. Его офис располагался на тридцать четвертом этаже! После уроков мы с Марией-Катериной собирались навестить его в его личном кабинете – он должен был отвести нас на ланч.

Так он сказал.

Мистер Сазерленд звал меня «вышибала», потому что я играла в женский бейсбол в команде «Пираты Кристи». Я была тоже очень артистичной и спортивной. Редкое сочетание. Так утверждал мистер Сазерленд. Иногда, когда мы приходили домой пораньше, он наливал всем троим по большому высокому стакану кока-колы со льдом и затем расспрашивал нас о школе, или о друзьях, или просто о разном. Он и меня спрашивал, не только Марию-Катерину.

Я ненавидела кока-колу.

Но я выпивала все до капли и всегда говорила: «Спасибо, мистер Сазерленд!» А он всегда подмигивал мне и отвечал: «На здоровье, вышибала».

Как бы там ни было, мы с Марией-Катериной не покладая рук работали над самыми фантастическими открытками во всем классе. Отец Боб говорил, что Бог кроется в мелочах. Все, что мы делали, едва не лопалось от божественного присутствия. На лицевой стороне моей открытки было написано «Ты мой герой», а внутри, на полосатой раскрывающейся закладке – «С Днем отца ЛУЧШЕГО папу в мире».

После школы я направилась прямо в парк. Я выглядела очень печальной.

Нельзя было ручаться, что сестра Роуз не отправится прямо за мной в школьном автобусе или как-нибудь еще.

За оранжевыми розами и как раз перед желтыми кустами осталось пятнышко голой земли. Я вырыла линейкой ямку, затем сложила открытку и закопала ее. И перекрестилась. Не быстрым движением прямо перед грудью, а размашисто – просто на всякий случай.

Я помолилась. Не за отца.

За Марию-Катерину.

Я молилась о том, чтобы Господь в своей бесконечной мудрости нашел способ сделать мистера Сазерленда моим отцом. И чтобы он сделал это, не причиняя вреда миссис Сазерленд, которая была довольно милой, или Марии-Катерине, моей самой лучшей подруге, или моей матери, которая и так уже ужасно страдала. Спасибо большое. Аминь.

Я много молилась, когда мне было десять. С тех пор я не молилась ни разу.

4 октября, воскресенье Оливия

Это должно было стать вечеринкой для избранных, и раньше для Оливии это имело значение, по крайней мере, отчасти. Но не теперь. Сьюз Ширдаун и Эмили Вонг устраивали тусовку по случаю дня рождения Алехандры Морены, чьи родители оставались в Колумбии. Лучшие ребята из Вэйверли и Ригби, партнерствующей с Вэйверли школы для мальчиков, собирались туда. Алехандра была безобидна и мила в своей особой незаметной манере. Иначе говоря – скука смертная. Но Оливия отказалась идти не поэтому.

Она не раз бывала на таких вечеринках, устраивала такие вечеринки, рулила ими. Оливия вздохнула, проглотила таблетки и отправилась бродить по пентхаусу. Она всеми силами боролась за то, чтобы восстановиться в двенадцатом классе именно в Вэйверли, а не где-либо еще. Отец, как делал это для нее всегда, сгладил все острые углы, и восстановление прошло без вопросов. Почему она была так одержима возвращением? Она не могла вспомнить. Это не имело значения. Оливия сохраняла дистанцию, но когда было нужно, имитировала образцово-показательное хихиканье и взвизги поддельного ужаса, притворное негодование и притворную симпатию – все фирменные знаки любой частной школы для хороших девочек. Это было просто.