Взрослое лето - [17]
Мир в тот ветреный день перевернулся, и он более во веки веков не станет наивным и блаженным. Ведь о сыне человеческом запричитала изумрудная земля, и следом за ней заголосило седое небо, а на востоке, среди холмов у истоков четырёх рек, в саду, навечно захлопнулась неприметная калитка. И стенающий первенец Адама, едва отрывая ноги от земли, дрожа, побрёл на восток, а багряные лучи заходящего солнца окрасили его черные одежды пурпуром. Отстав, плелась за ним дочь Евы, и на её запястьях в такт при ходьбе лишь слегка позванивали бубенчики.
Перед девочкой предстала оборотная, серая сторона Луны, с серебряной фигурой братоубийцы с двумя темными глазами. Не отыщется следов попятной дороги в привычный розовый мир, всё многообразие кошмарного бытия вылилось на плечи крохи, не спрашивая о её желании, а главное о способности выдержать чудовищный груз.
Сверху, от кроны седой ели, дыхнул ветерок, и она ощутила запах хвои. Мираж или что-то иное растаяло, возвратив девочку в родную безмятежную глухомань. Алёнка воротилась в дом, на руках и даже во рту оказалось полно пыли. Она умылась. Забыв запереть дверь, девочка лежала на маминой кровати до вечера, опустошённая, но довольная, глядя в угол, где паук плёл паутину. А поблизости по стеклу ползала оса, залетевшая с улицы в поисках единственного выхода. От постельного белья сладко пахло мамой и ещё кипячёным молоком, мерещилось — она незримо присутствует и так будет всегда. В эти минуты ей меньше всего хотелось размышлять о братоубийстве, о людях, способных поднять руку на сыновей и дочерей Адама.
На следующий день скутер вновь привёз журналиста, но его трудно было узнать: старая футболка и джинсы превратили московского юношу в поселкового паренька. Алёнка ожидала гостя у дома. С утра она разыскала в сарае молоток, ящик с ржавыми гвоздями и, вытащив своё богатство под солнце, ожидала героя.
Но Хрюнов всё привёз с собой. Он оказался на удивление точен и запаслив. За его спиной болталась связка серых дощечек, стянутых белой верёвкой, по виду способных выдержать вес девочки.
— Привет! — слезая с железного коня, крикнул журналист.
— Приветики-приветики! Вот жду тебя.
— Иди лучше помоги, боюсь уронить доски.
Алёнка подбежала и схватила будущие ступени. Но они оказались явно не по её силам, пришлось опустить на землю и так поволочь к дереву.
— Не надо, я сам, — закричал парень и, уронив скутер на траву, подошёл и отобрал у неё вязанку.
— Не торопись, успеем. У вас есть лестница или стремянка?
— Сейчас посмотрю.
Алёна отправилась в сарай, размышляя, что в лесу невозможно обойтись без лестницы, значит надо искать. Но сарай не помог, лесенка оказалась за домом.
— Женя, иди сюда, я нашла, — позвала девочка.
— Уже иду. А знаешь, как будет по церковно-славянски «лестница»?
— Конечно, нет, мы же его не проходим.
— Лествица.
— Во, всего-то одна буковка, а звучит так поэтично: лес-тви-ца-а.
— Мне тоже нравится, но преподы не очень разделяют моё увлечение церковно-славянским, — лицо Жени приняло серьёзный вид, и, шутя, поправляя указательным пальцем невидимые очки на конопатом носу, он забасил. — Зачем современному журналисту такая архаика? На дворе двадцать первый век, а он изъясняется, пардон, как писатель-деревенщик, тоже мне нашёлся студент-деревенщина!
Вдвоём они отнесли лестницу к ели, и Хрюнов, он же Хронов, решительно начал восхождение к вершине.
— Стой! — закричала девочка. — Я быстро.
Она бросилась к скутеру и, сняв с руля шлем, вернулась к дереву:
— Держи шлем!
— Да зачем?
— Давай, я женщина и лучше тебя знаю! Убьёшь голову — дурачком станешь! Кому тогда будешь нужен?
— Ну, Белкина, ты даёшь!
— Кидаю, держи!
— Давай.
Журналист только с третьего раза поймал шлем и, надев, отважно полез к небу. Поднявшись выше конька дома, он извлёк из нагрудного кармана телефон и стал проверять наличие приёма. Убедившись в возможности пользоваться связью, обрадовал Алёнку:
— Берёт! Всё, делаю ступеньки.
— Давай, но только не грохнись.
Битый час возился парень, пока прибивал ступеньки. Но теперь стало возможно безопасно подняться на приличную высоту и сделать куда угодно звонок другой. А ещё появился шанс заглянуть в чёрную печную трубу.
— Женя, теперь дай мне слазить на ёлку.
— Иди, поднимайся, вот тебе шлем! И возьми телефон.
— Да, только сбегаю домой!
Девчонка умчалась в сторожку, где достала из стирки старые джинсы и в тумбочке нашла бесполезный сотовый телефон. Всё, теперь можно и на ёлку. Держась за прибитые ступени, Алёнка подтягивалась и, поднимая поочерёдно ноги, ступала на следующую перекладину. Так шаг за шагом, и ты над землёй.
— Не оборачивайся и не гляди вниз, а то голова закружится! — предупредил с земли Женя, наблюдая, как девчонка отважно карабкается вверх по старой ели.
— Сама знаю, читала.
Алёнка поднялась выше крыши, ступени кончились, и, схватившись за ветку, она передохнула, стараясь даже не коситься вниз. Зато перед её глазами раскинулось безбрежное зелёное море. До самого горизонта виднелись макушки деревьев: от темно-зелёных сосен и елей до серебристых тополей. От такого величая у девочки захватило дух и захотелось орать на всю округу, да на весь мир, о чудесном лесе. Она испугалась нахлынувших чувств любви к этой глухомани, о которой ещё несколько дней назад говорила как о жутком наказании.
