Взорванный век - [63]

«Нервы ни к черту… — устало подумал он, обнимая Нину и зарывшись лицом в копну ее белокурых волос. — Сядем в поезд, завтра уже будем в финском отеле. Господи, хоть отосплюсь…» Но Нина всеми своими действиями явно показывала, что отоспаться она ему не даст по крайней мере еще недели две. «Какой же этот следователь осел, такой персик упустил. Опять мне повезло!» Он мягко отстранил Нину, пообещав:

— Обожди, вот сядем в поезд…

Нина успокоилась.

— Что у меня для тебя есть! — и она лукаво спрятала руку за спину. — Подарок!

— Дай сюда!

Нина запрыгала и стала игриво бегать вокруг стола, желая продолжить баловство. Викентьев довольно грубо, в два прыжка догнал ее и отнял фотографию. Нине это не понравилось, однако она сразу же простила, потому что за свою фотографию он ее крепко поцеловал.

— Была у твоего жениха? В полиции?

Нина кивнула.

— Ты у меня молодец.

Викентьев зажег газовую горелку и поднес картонку к пламени. Огонь моментально съел левую половину лица, и теперь фото было похоже на Викентьева сегодняшнего. Потом сгорел и сегодняшний.

— Приготовь кофе, попьем и поедем, — и Викентьев подошел к сейфу, чтобы забрать все деньги и документы.

В это время кто‑то с улицы осторожно постучал в оконце.

— Черт… — В руке Викентьева неизвестно откуда появился наган. — Кого это несет? Спрячься в лабораторию… Быстро!

И Нина, не успев испугаться, очутилась в задней комнате. Может, кто из прислуги проследил и маменька пришла за ней? Вот ужас!

* * *

Холодное бешенство владело Путиловским на всем пути с Васильевского острова к знакомому дому на набережной. Какого черта он не проверил этого фотографа?! Тихо–тихо… на каком основании? Да безо всяких оснований! Идиот, ведь Нина что‑то хотела ему сказать! Она просила помощи! А он помчался собирать какие‑то кишки, пропади они пропадом…

«С другой стороны, чего я беспокоюсь? Сейчас возьмем этого фотографа за мягкое место, опознаем с помощью Певзнера (наверняка это Викентьев), отдадим дело в суд, и пойдет красавчик по этапу в каторгу. А уж там позаботятся, чтобы из каторги он не вышел… Зачем я примешиваю сюда личное? А разве у следователя не может быть права на личную жизнь? И если кто‑то вторгается в мою личную жизнь, то я имею право защищаться всеми своими силами. Не опоздать бы… Плохо все это выглядит… Ну чего этот извозчик телится?! Гони! Гони, твою мать!»

Бедный Берг впервые видел Путиловского в ярости и посему испугался сильнее извозчика и его лошади. Лошадь неслась из последних сил, так что неподалеку от моста пришлось сбавить ход, иначе бы вообще не доехали.

Метров за сто Путиловский выпрыгнул из саней.

— Подойдем пешком, мало ли что, — и вытащил свой револьвер. — Иван Карлович, вы при оружии?

— Обижаете. — Берг передернул затвор, посылая патрон в ствол.

— Тогда за мной!

* * *

Дисциплину Туз и Чухна блюли строго, поэтому нашел их Топаз почти сразу. Один ходил от моста по левой стороне набережной, а второй — по правой. Лихим посвистом Топаз собрал их вместе, изложил суть дела и повел к подвалу Викентьева.

У Топаза и Туза было по стволу. Трусоватый Чухна ствола был лишен, потому как при стрельбе закрывал глаза от страха и палил по своим почем зря. И никакие побои ни к чему не приводили. Зато у него был хорошенький ножичек, дюймов семь в длину, и метал он его мастерски — с двадцати шагов в карту.

Подошли к полуподвалу чинно, без разговоров: солидные мастеровые захотели сняться вместе в знак дружбы и уважения. Встреченный дворник поклонился господам хорошим, показал дорогу. Они слегка поклонились ему в ответ, шея не сломается дворнику в ответ кланяться. Топаз шел первым, Чухна и Туз за его спиной. Топаз подергал дверь — заперта. Тогда он наклонился и аккуратно постучал в низкое оконце.

* * *

Медянников поклонился долгожданным гостям, подождал, пока они спустятся по четырем ступенькам вниз к полуподвальной двери, и лопатой подал первый оговоренный сигнал Батько. Тот махнул рукой, и двое городовых перебежали к запасному выходу из полуподвала — он был на тыльной стороне дома.

Вторая пара городовых и Батько ждали следующего сигнала Евграфия Петровича. Но тот с подачей не торопился: рыбка должна заглотить наживку, а то, не приведи Господь, сорвется с крючка, начнется шум, стрельба, вопли… Этого Медянников не любил. Поэтому он продолжал шаркать лопатой, но уже очень близко к двери. Тут изнутри отворили, и вся троица мгновенно исчезла в освещенном желтом проеме. Дверь захлопнулась. И Медянников подал второй сигнал.

Батько со здоровенным пожарным топором, реквизированным с ближайшего поста, стоял у двери первым. За ним двое городовых с револьверами наизготовку. А сам Евграфий Петрович не побрезговал принять позу непристойную — на карачках, задом кверху — у маленького оконца, сквозь которое доносились звуки происходящего внутри. И все, трясясь от возбуждения, ждали его третьего сигнала.

* * *

Викентьев подошел к окошечку, прислушался — стучали деликатно.

— Чего надобно? — нарочито грубовато спросил он.

— Сфотографироваться на память хотим.

Голос звучал доброжелательно. Викентьев спрятал револьвер в карман и отодвинул защелку, чтобы объяснить человеку без лишнего шума — ателье временно не работает, приходите завтра.