Взор синих глаз - [144]

Волнение и изумление Найта победили его на несколько мгновений.

– Эльфрида! – вскричал он. – Что это значит? Что ты наделала?

– Не причиняй мне боль и не наказывай меня, ох, прошу тебя! Я не могла не приехать; это меня убивает. Прошлой ночью, когда ты не вернулся назад, я не смогла это вынести, не смогла! Только позволь мне быть с тобою и видеть твое лицо, Генри; я не прошу у тебя больше ничего.

Ее веки были горячими, отяжелевшими и отекшими от бесконечных слез, и нежный розовый румянец ее щек был истерзанным и воспаленным, поскольку она постоянно терла их носовым платком, вытирая слезы.

– Кто еще с тобой? Ты что, приехала одна? – торопливо спрашивал он.

– Да. Когда ты не вернулся прошлой ночью, я бодрствовала всю ночь в надежде, что ты придешь, и ночь была сплошной агонией, и я все ждала и ждала, а ты не приходил! Затем наступило утро, и пришло твое письмо, в котором говорилось, что ты уехал, и я не могла вынести этого; и я сбежала от них в Сент-Лансес и приехала поездом. И я весь день ехала к тебе, Генри, и ты ведь не заставишь меня вернуться назад, правда, поскольку я же буду любить тебя, пока не умру…

– И все-таки это неправильно, чтобы ты тут оставалась. О Эльфрида! Как ты могла так себя скомпрометировать? Это гибель для твоего доброго имени, что ты сбежала ко мне таким образом! Неужели твоего первого опыта было недостаточно, чтобы ты стала избегать такого рода вещей?

– Мое доброе имя! Генри, я скоро умру, и какой прок тогда будет от моего доброго имени? Ох, будь я мужчиной, а ты – женщиной, я никогда не покинула бы тебя из-за такого маленького проступка, как мой! Не думай, что это был с моей стороны проступок настолько гнусный – тайком убежать с ним из дому. Ах, как сильно я желаю, чтобы ты мог тайком убежать раз двадцать с разными женщинами, до того как познакомился со мною, чтобы я могла на деле доказать тебе, что я не считаю это проступком, но только рада назвать тебя своим после них всех, рада, что ты стал моим! Если бы ты только мог легко читать в моем сердце, ты бы понял, как я правдива, Генри. Разве я не могу быть твоей? Скажи, что ты любишь меня по-прежнему, и давай не будем разлучаться с тобой снова, давай? Я не могу вынести это – все эти нескончаемые часы, и дни, и ночи, что идут своим чередом, а тебя нет со мною рядом, и ты далеко потому, что ты ненавидишь меня!

– Я не ненавижу тебя, Эльфрида, – сказал он мягко и поддержал ее под руку. – Но ты не можешь здесь оставаться – на данный момент, я имею в виду.

– Думаю, что не могу… я хотела бы, чтобы можно было. Я боюсь, что, если… если ты перестанешь видеться со мною… что-то ужасное может случиться и мы больше никогда не увидимся. Генри, если я недостойна быть твоей женой, я хочу быть твоей служанкой и жить с тобой, и чтобы меня никто не разлучал с тобою, чтобы я могла всегда быть подле тебя. Меня не заботит ничего, кроме этого!

– Да, я не могу отослать тебя прочь, я не могу. Одному Богу известно, какое темное будущее может вырасти из деяния этого вечера, но отослать тебя прочь я не могу! Тебе необходимо присесть, а я попытаюсь собраться с мыслями, чтобы понять, как лучше поступить.

В этот миг оба услышали громкий стук в дверь гостиницы, сопровождаемый неистовым звоном дверного колокольчика, эхо коего разнеслось от чердака до подвала. Дверь быстро отворили, и после нескольких торопливых слов диалога в холле тяжелые шаги послышались на лестнице.

Лицо мистера Суонкорта, раскрасневшееся, убитое горем и суровое, заглянуло на второй этаж. Он поднялся выше и встал перед ними. Глядя то выше головы Найта, то сквозь него с молчаливым негодованием, он повернулся к дрожащей девушке:

– О Эльфрида! И вот где я вас наконец нахожу? Таковы теперь ваши фокусы, мадам? Когда же вы избавитесь уже от своих идиотских замашек и начнете вести себя как порядочная женщина? Неужели мое фамильное имя и честь дома будут втоптаны в грязь вашими поступками, что оскандалили бы даже дочь прачки? А ну марш за мной, мадам, ступайте за мной сейчас же!

– Она так измучена! – сказал Найт голосом, в котором слышалась предельная мука. – Мистер Суонкорт, не будьте с нею резки, позвольте мне умолять вас быть с ней добрее и относиться к ней с любовью!

– А вам, сэр, – сказал мистер Суонкорт, поворачиваясь в его сторону под явным давлением обстоятельств, – я мало что могу сказать. Могу лишь заметить, что чем скорее покину ваше общество, тем больше удовольствия это мне доставит. Почему вы не могли, ухаживая за моей дочерью, вести себя как честный человек, я не знаю. Почему она, бедная неопытная девочка, пошла на такой глупый поступок, я тоже не знаю. Даже если она понятия не имела, что значит убежать из дому, то уж вы-то могли об этом подумать.

– Это не его вина: он не соблазнял меня, папа! Я сама приехала.

– Если вы хотели разорвать помолвку, отчего вы прямо об этом не сказали? Если вы никогда не собирались жениться на ней, то отчего не оставили ее в покое? Клянусь душой, это раздражает меня до глубины сердца, что я вынужден так скверно думать о человеке, которого считал своим другом!

Найт, угнетенный и уставший от своей жизни, не пришел в себя настолько, чтобы ответить хоть словом. Как мог он защитить себя, если его защита была бы обвинением Эльфриды? На этот счет он ощущал мучительное удовлетворение, позволяя ее отцу продолжать думать и говорить ошибочно. Это был слабый луч радости, что струился в непроглядном мраке, окутавшем его ум: священник мог бы никогда не узнать, что не кто иной, как он, ее возлюбленный, соблазнил ее на побег, что, казалось, приняло облик того самого недоразумения, кое завладело мистером Суонкортом.