Взмахом кисти - [8]

«Привет :)»

Этот смайлик чуть не заставил Художницу ощутить слёзы на глазах. С трудом сдержавшись, она принялась разворачивать картину.

– Вот так я увидела твою дорогу к излечению. Смотри на картину, пока не почувствуешь, что она тебя затягивает. Не сопротивляйся этому. Мама с папой пусть не беспокоятся, если ты надолго заснёшь – на целые сутки или даже на двое. Всё будет зависеть от того, как далеко ты зайдёшь. Я сделала всё от меня зависящее, а дальше – твоя работа. Выбраться оттуда ты должна будешь только сама. Найдёшь дорогу назад – можешь рассчитывать на возвращение к нормальной жизни.

Она прислонила картину к монитору, как к мольберту. Оба родителя наблюдали, как загипнотизированные. Липовый тоннель, полный золотого света, ожил и зашелестел, отражаясь в глазах Журавлёнка, с каждым мгновением раскрывавшихся всё шире.

*

Отец ушёл из семьи, когда Художнице было пять лет. Мать пустилась во все тяжкие, пыталась наладить личную жизнь, водила домой разных «дядь», но ни один не задержался надолго. А третий по счёту пытался изнасиловать Художницу, пока мать спала в пьяном угаре. Попытка сорвалась из-за громких криков девочки, которые встревожили соседей. Те вызвали милицию.

После этого случая мать воздерживалась от загулов около полугода, но потом не выдержала одиночества, и поиски спутника жизни продолжились. Художница надевала наушники и включала музыку, чтобы не слышать того, что происходило в соседней комнате.

Когда она во время зимней эпидемии заболела, у матери был запой. Художница лечилась сама, как умела, думая, что подцепила обычный грипп. Оказалось – паротит. Мать начала приходить в себя, лишь когда поняла, что дочь лежит в бреду с температурой сорок градусов. Из-за несвоевременности и неправильности лечения развились осложнения, и вирус, прежде чем покинуть организм, успел натворить бед.

Больше Художница не слышала голоса выпившей матери и её собутыльников. Слуховой аппарат не помог, а на операции не было денег.

Бабушки с дедушками к тому времени уже умерли, а с прочими родственниками мать не поддерживала отношений. Пьянство сделало её отрезанным ломтём. Лишь старенькая прабабушка жила где-то за городом, но приехать и помочь не могла. Художница была у неё всего пару раз в жизни; домик, старинная обстановка которого почему-то не ветшала, и добрый солнечный сад запомнились ей как рай на земле. Там царил покой, а жизнь и смерть, как любящие сёстры, гуляли рука об руку и ели вишню с одного дерева.

Способности Художницы в учёбе поражали учителей, а мать, будучи под хмельком, гладила её по голове и посмеивалась:

– Ты у меня – ребёнок-индиго…

В последнее время она не работала, обе жили на небольшую государственную пенсию, которую Художница получала как инвалид с детства. Поступив в университет на бюджетное место, Художница ко второму курсу перевелась на заочное обучение и стала подрабатывать всеми возможными способами – мыла полы, набирала тексты, писала рефераты и курсовые. Наверно, и вправду была в ней какая-то «индиговость»: пятилетнюю учебную программу она освоила экстерном по ускоренному графику в три года.

Парней она всегда воспринимала только как друзей. Никто ничего не объяснял ей, она сама во всём разобралась, а разобравшись, приняла себя такой, как есть. Свои картины она пока не пыталась продавать, только дарила друзьям: старым – школьным и институтским, а также новым – из общества глухих.

Когда умерла прабабушка, на Художницу свалилось наследство – тот самый домик с садом в пригороде. Состояло это жилище из двух комнаток и кухни, а из всех благ цивилизации там были только телефон и электричество. Туалет – во дворе, баня – во дворе, отопление – дровами. Художница поняла, почему прабабушка оставила дом именно ей, когда мать подошла к ней с листком бумаги, на котором было написано:

«Ну, зачем нам с тобой этот домишко? Давай продадим, деньги лишними не бывают».

Она всё ещё иногда писала на бумаге – может, забывала о том, что Художница уже научилась читать с губ, а может, ей казалось, что так будет понятнее и лучше.

– Ага, чтобы ты их пропила? – хмыкнула Художница. – Иди лучше работать. Не стыдно сидеть у меня на шее? При полном наличии слуха, зрения, рук, ног и мозгов?

Мать сначала сверкнула когда-то красивыми, а теперь припухшими глазами, а потом бессильно расплакалась. Дрожащими пальцами нашарив карандаш, она корявым, скачущим почерком написала на другой стороне листка гневную тираду, от души снабжённую частоколом восклицательных знаков:

«Куском хлеба меня попрекаешь, да?!! Я всю жизнь работала, деточка!!! Ни дня не тунеядничала, кормила тебя, поила, растила!!! Дожили!!! Вместо того, чтоб поддерживать, ты меня, старуху, на работу гонишь!!! Отработала я своё, Оленька, устала. Вышло моё времечко. Теперь ты попаши так, как я в твои годы пахала!!!» – Дальше карандаш сломался.

– Ты не старуха, мама, – только и смогла ответить Художница. – Тебе только сорок пять.

Дом продавать она отказалась. Вместо этого она провела туда интернет – пусть не самый лучший и быстрый, через обычный модем по телефонной линии, но это было всё же лучше, чем ничего; непривычная к дровяной печи, она купила в дом маленькую электроплиту. Потом, оставив матери немного денег на бытовые нужды, собрала вещи и переехала – жить и работать.