Взмахом кисти - [30]

Щурясь от солнечного блеска воды, Арина отламывала ложечкой пирог и подолгу, с наслаждением держала каждый кусочек во рту. Иногда она угощала Художницу, поднося ложку к её губам. Над тёплым и мягким гнездом из подушек и одеял виднелись только плечи Арины и её голова в белой панамке. И ещё тонкие, как стебельки цветов, руки.

Они разговаривали без слов, обмениваясь огромными, длинными и содержательными посланиями – бликами на воде, колыханием камыша, ветром. Писали друг другу письма крыльями птиц в небе, чертили на облаках маршруты совместных походов. Один день вмещал в себя все упущенные годы, спрессовывая их до минут и наполняя ими душу. Сняв бейсболку, Художница подставляла голову под ладошку сестры, которая со смехом гладила её ёжик.

Всё хорошее рано или поздно кончается. Когда лодка причалила, Арина выглядела немного усталой и поникшей; на встревоженный взгляд Художницы она ответила рассеянной улыбкой и обвила слабыми, тёплыми руками её плечи, когда та выносила её на берег. Мать, нюхавшая полевой букет, сразу заметила непорядок, захлопотала, стала совать ей градусник под мышку, измерять давление и пульс, давать таблетки: с собой в сумке у неё была целая аптека.

– Мам, да всё нормально, – морщилась Арина. – Просто очень насыщенный впечатлениями день. Вот и устала чуть-чуть…

У Надин был с собой термос с чаем – или, судя по целебно-терпкому, летнему аромату, неким удивительным травяным сбором, а также корзинка с черносмородиновым печеньем. В один момент на траве раскинулась белая скатерть (у Художницы сразу возникли ассоциации с самобранкой), и все, включая водителя Вову, были приглашены на чай. После нескольких глотков Арина заметно повеселела. Ей не хотелось уезжать, и она стала упрашивать родителей оставить её ночевать.

– Нет, нет, это невозможно, – заупрямилась мать. – А если ты плохо себя почувствуешь – так, что придётся вызывать скорую? Дома у тебя хотя бы медсестра, а здесь…

– А здесь всё будет хорошо, никакие врачи не понадобятся, – с ласковой улыбкой заверила её Надин. – Пусть сестрёнки пообщаются, а утром приедете за ней.

Мать ещё долго сомневалась, не решаясь оставить Арину одну, даже хотела сама заночевать с ней здесь, но Константин Сергеевич закончил её колебания:

– Кристина, ладно тебе. Не трясись над ней, ничего не случится.

Он не сказал этого вслух, но и так было понятно: теперь, когда Арину ждала картина «Вечер на озере», уже ничего не могло случиться. Это повисло в воздухе горькой истиной, и только розовые мотыльки самоотверженно всходили на костёр боли, принося себя в жертву.

В итоге мать Арины оставила Художнице и Надин кучу лекарств и указаний, и они с Константином Сергеевичем уехали, предупредив, что к десяти утра вернутся за дочерью.

– Ну, хоть сейчас я вырвалась наконец-то из-под этого колпака, – засмеялась Арина, потирая руки от радости. – Мама ушла, можно делать, что хотим! Ох и наелась я, объелась даже, а всё равно ещё каких-нибудь ягод хочется…

– Идите, крыжовник покушайте, – предложила Надин, сказочной волшебницей склоняясь над обеими сёстрами и обнимая их за плечи. – Вы его ещё не пробовали, а он поспел – сладкий уже.

Кресло на колёсах по узким садовым тропинкам не могло проехать, и Художнице приходилось всё время носить сестрёнку на руках, но это было ей в радость. Она испытывала трепетное чувство, когда тёплое кольцо слабеньких рук Арины смыкалось на её плечах, а дыхание касалось щеки. Возле раскидистого старого куста крыжовника был поставлен деревянный ящик в качестве сиденья (табуретка не годилась – неустойчива и слишком высока), и Художница устроилась на нём с Ариной на коленях, обнимая и поддерживая её одной рукой, а другой срывая крупные, полупрозрачные полосатые ягоды и кладя ей в рот. Шипы нещадно царапали и кололись, но это казалось пустяком.

«Ты будешь смеяться, но я ни разу не пробовала крыжовник, – сказала Арина, перейдя на мысленное общение. – Малину, вишню, землянику – ела, когда покупали. А крыжовник не доводилось. Я много упустила! Ой, а можно ещё немножко вишни? Она разная какая-то… Разных сортов, что ли? Хочу вон ту, самую крупную!»

«Тебе всё можно в любых количествах, ангелок», – ответила Художница, снова поднимая Арину на руки и направляясь с ней к кустовой вишне с более крупными ягодами, чем у древовидной.

«Тебе не тяжело меня таскать?» – обеспокоилась Арина.

«Нет, Ариш, ты легче пушинки», – улыбнулась Художница. Не удержавшись, она тихонько поцеловала сестрёнку в ухо – от прилива грустной нежности.

«Жаль, что мы не познакомились раньше. Но лучше поздно, чем никогда». – Щека девушки доверчиво прильнула к щеке Художницы.

Ночью они не ложились совсем: тратить на сон драгоценные минуты стремительно истекающего времени, отведённого им судьбой, казалось кощунством. Они сидели под вишней, слушая симфонию кузнечиков: Арина – по-настоящему, а Художница – у себя в голове. Впрочем, когда она сжимала руку сестры, ей казалось, что она начинает действительно слышать их непрерывный стрекот. Тёплая сиреневая вечность неба, увешанная звёздами-ягодами – срывай не хочу – прорастала в их сердца; вишнёвая печаль не была обременительной, а лишь оттеняла волшебство ночи, сплетённое чародейкой Надин. Она вышла к ним, чтобы подать чай с малиновым пирогом, и из её волос вылетали светлячки, наполняя сад колышущимся морем огоньков, а среди цветов, короной венчавших её голову, сверкали звёздные сокровища.