Взлетная полоса - [30]

— Ну и на кой тебе все это?

— Так ведь… жалко… — помолчав, искренне признался Щепкин.

— Чего?

— Всего, — засмеялся тот. И увел разговор в сторону.

Только через пару лет, когда Щепкин неожиданно показал ему первый набросок собственной летающей лодки-амфибии, Глазунов с удивлением понял, что Щепкин ничего не забыл и все это время носил в себе подспудное неукротимое желание — конструировать и строить. И родилось это желание не теперь, а тогда, на берегу, из острой и растерянной жалости к тем сплющенным и раздавленным и все-таки чудесным и красивым летательным аппаратам.

И хотя Щепкин деловито и даже сухо объяснял ему, что такая машина будет выгодна в смысле боевого применения и полезна при береговой обороне или охране водных границ, он-то знал, что все началось на том весеннем берегу.

Это он и хотел объяснить Маняше, когда сказал: «Из жалости». Да, видно, объяснить не сумел.

А Даня и впрямь молчит тревожно. Что-то там в Москве не так…

Часть вторая

1

Разговор у Щепкина с Томилиным в КБ вышел какой-то странный. Когда Щепкин сказал, что не согласен с заключением по его проекту, тот пожал плечами и заметил почти равнодушно:

— Обратитесь к более квалифицированным специалистам.

Узнав, что Щепкин никогда не слышал о Шубине, Томилин как-то сразу потерял к нему интерес и с явным нетерпением ждал, когда этот настырный летчик избавит его от своего присутствия.

Но Щепкину надо было знать, в чем он промахнулся, и он настойчиво спрашивал. Томилин досадливо оглядел его и усмехнулся:

— Вы хотя бы понимаете, командир, за что беретесь? Нарисовать картинку, набросать эскизики, нацарапать более или менее приличные расчеты — это, по нынешним временам, и каждый студент сумеет. Мне в месяц не менее десятка проектов новых летательных аппаратов на консультацию шлют! По всем инстанциям уже полки трещат от прожектов!

Но вот довести конструкцию до конца, так чтобы она была построена хотя бы в опытном образце и пошла на испытания — тут мало энтузиастических восторгов! Вы что, намерены службу в армии оставить?

— Зачем? — не понял Щепкин.

— Отец наш и радетель за весь российский летающий мир Николай Егорович Жуковский — это имя вам, надеюсь, известно? — некогда заметил… — Томилин, покусывая погасшую трубку, перекинул листки блокнота на столе, заглянул краем глаза в свои записи и продолжал: — «Конструирование технических систем требует технического мастерства, но это не просто ремесло. Оно покоится на знаниях, но это не просто наука. Оно требует воображения и вкуса, но это не совсем искусство. Оно нуждается в интуиции, но это не только способность предчувствия…»

— Ну, и к чему вы в меня эту цитатку вонзаете? Обидеть хотите? — спокойно спросил Щепкин. Он решил быть спокойным, хотя это давалось ему очень трудно.

— Я к тому, что, если вы и впрямь ощущаете в себе нечто подобное — этого мало! Помимо всех приведенных мною качеств и достоинств, чтобы довести ваш аэропланчик до ума, вы должны иметь еще одно, — невозмутимо заметил Томилин. — Время, которое понадобится не столько на то, чтобы чертить и считать, сколько для того, чтобы убеждать… тех, от кого это зависит. В том, что ваше сооружение именно то, что необходимо стране не только сегодня, но и завтра…

— А зачем убеждать? Разве и так не ясно? — сказал Щепкин.

— Товарищ, вы понапрасну отнимаете у меня время, — поморщился чуть заметно Томилин. — Ничем не могу вам помочь. Обратитесь к другим.

Он обратился. Забрал в научно-техническом комитете комплект своих чертежей, записку, возил по Москве. Врать не мог. Как только его спрашивали, ознакомлен ли с проектом кто-нибудь еще, он называл имя Томилина. Этого бывало достаточно. Спецы сразу скучнели, отбояривались от него под всякими предлогами. Только теперь он понял, что значит имя Томилина у специалистов.

В комитете ему так и сказали: «Томилин не ошибается». И почти в упор спросили: «Ты где шубинские чертежи откопал? В Севастополе?» «Вот почему меня Томилин спрашивал о Шубине», — эта мысль неприятно резанула сердце. Только теперь он понял, что ему не верят. Не могут поверить в то, что обычный строевой летчик вот так взял и просчитал самолет. Чего это ему стоило, знал только он один. Но не будешь же объяснять каждому.

От отпуска оставалось еще две недели. Щепкин расспросил, где может быть шубинский проект, если таковой вообще был. Посоветовали порыться в архивах в Петровском замке.

* * *

В сыром полуподвале архива между стеллажей он каждый день видел здоровенного угрюмого детину, стриженного под бобрик. Парень при знакомстве буркнул: «Теткин Николай». Рылся в бумагах сосредоточенно, на разговор не отзывался и поглядывал на Щепкина с ревнивой враждебностью.

Щепкин не выдержал.

— Слушай, друг-товарищ! — обратился он к Теткину. — Объясни мне, чем это я вызываю твое неудовольствие? Я тебя в первый раз вижу, ты меня тоже. Делить нам вроде нечего…

— Да нет… как раз есть чего… — туманно заметил Николай.

— Давай прямо! — потребовал Щепкин.

Вот так и выяснилось, что ищут они одно и то же. Теткин по приказу Томилина — он сам по себе. Сначала Щепкин удивился, на кой черт конструктору какие-то старые чертежи? Студент рассказал, но его объяснениям Щепкин не поверил.