Взлет против ветра - [34]

По широкому обветренному лицу полковника промчалась победная улыбка.

— Мне как поступать? Распаковываться? А то мой Староконь всю квартиру в вокзальный зал ожидания превратил.

— Отнюдь нет, — озадачил его чгенераль-ский баритон. — Если стали укладываться, то и продолжайте. Да узлы покрепче затягивайте. Ехать далеко.

— Не понимаю. — Баталов провел ладонью по шершавому подбородку.

— Дослушать старшего полагается, — нравоучительно заметил Столетов. — Упаковываться продолжайте. Вашей биографией сам товарищ Сталин заинтересовался. И знаете, что сказал: не имеем мы права такого человека на дивизии держать. Все взыскания снять и назначить с повышением в должности. И скажу по секрету, насколько мне известно, путь вам выпал далекий.

— Вы как цыганка-гадалка, — усмехнулся Баталов.

— С той лишь разницей, что знаю, куда поведет этот путь, — одобрил его шутливый тон Столетов. — Поедете на Дальний Восток. Так что поздравляю.

Растерянно улыбаясь, Баталов долго стоял с замолчавшей трубкой в руке. Староконь выпытывающими глазами посмотрел на него и не выдержал:

— Что там, Антоша? Или амнистия какая нам вышла?

— Вышла, Тарасик, вышла! — воскликнул Баталов.

— Так скажи, пожалуйста. Як же так, адъютант — и не будет в курсе происходящего? Не томи, кажи, що там зробилось? Или мы уже никуда не уезжаем?

— Наоборот, уезжаем, — прервал его полковник. — И даже очень далеко. На Дальний Восток. Понимаешь?

Когда Баталов рассказал обо всем происшедшем, Староконь застыл, не сводя с него восторженных глаз.

— Ой, Антоша, далеко ты пидешь, раз такое устроил.

Через неделю они улетели на Дальний Восток.

НА ВОСТОКЕ

…Антон Федосеевич застонал оттого, что острый резец снова ожил в груди и наполнил все той же неприятной болью все тело. Она отозвалась и под лопаткой, и в левой руке, так что сразу заныл сустав, а ноги стали тяжелыми и слабыми. Липкая тоска опутала сознание. «Вот так и умру когда-нибудь, — подумал командующий невесело и опять, как к живому собеседнику, обратился к сердцу: — Ну ладно, успокойся, уймись. Пошалило, и баста! А то валидолом начну тебя кормить, как заправский инфарктник. Думаешь, тебе от этого будет лучше?» И оно поняло, успокоилось и больше не мешало командующему вспоминать. «На чем я остановился? На дальневосточном периоде? Если вспоминать Дальний Восток, надо прежде всего говорить о сыне».

Аркадий начал взрослеть и многое стал понимать. Здесь у него началось познание мира — этот интересный и сложный процесс. После первой июльской ночи, проведенной в номере гарнизонной гостиницы, уставшие от долгого перелета, они все трое встали очень поздно, и Баталов, взглянув на светящийся циферблат часов, недовольно проворчал:

— Что за черт! По местному около одиннадцати, а в комнате такая темень. Староконь, отчего бы это?

— Не знаю, Антоша, — зевнул адъютант.

— Ха-ха, дядя Тарас, — засмеялся на облезлом желтом диванчике Аркадий. — А я знаю. Это от снега.

— От какого еще снега, сынка? — заворчал Баталов. — Сейчас уже июль по календарю, и на всех пляжах дяди и тети в трусиках ходят.

— А ты получше в окошко погляди, папа, — посоветовал сын.

Баталов присмотрелся и руками развел.

— Тарас, а он действительно правду говорит. Окно до самого верха снегом завалено.

Кинулись в коридор и увидели на столике у дежурной блеклую керосиновую лампу.

— Тетя Паша, что это такое? — шутливо спросил Староконь у пухлощекой, лет двадцати девчушки, восседавшей за столиком дежурной.

— А ничего особенного, дядя Степа, — в тон ему ответила та, — просто по самую крышу нас завалило.

— А як же во двор выйти? — растерялся Староконь.

Девушка от души подивилась его наивности.

— А уж теперь никак. Будем ждать, пока не откопают.

Откопали только к обеду. Аркашка был в восхищении.

— Чего ты хмуришься, папа? Ведь это мы в плену у большого дракона. Он нас держит в своей снежной пещере и ждет выкупа.

— Черт бы побрал твоего дракона, сынка, — ворчал Антон Федосеевич. — А что, если боевую готовность дадут в это время, как тогда? Дракон за нас летать, что ли, будет?

После обеденного перерыва вместе с начальником штаба Баталов планировал и утверждал заявки на ближайший летный день. Небо за окнами кабинета продолжало хмуриться, на землю срывались серые капли дождя. Они взвешивали, надо или нет планировать полеты летчикам третьей эскадрильи одного из полков, которые только-только пришли из училища, когда зазвонил городской телефон. Говорил первый секретарь горкома партии Курилов, с которым неделю назад Баталов виделся на партактиве, — тогда они решили вместе съездить на охоту.

— Здравствуй, Иван Дмитриевич, — забасил Баталов, — поведай, каково ты живешь и когда лесная чаща услышит наши выстрелы?

Но секретарь горкома не поддержал шутливый тон Баталова. Голос был у него очень встревоженный.

— Беда, Антон Федосеевич, — сказал он безо всяких обиняков, — мы получили штормовое предупреждение.

— Ну и что же, — спокойно ответил Баталов, — я его тоже получил. Думаю в пределах часа закруглить все учебные полеты.

Но Курилов пропустил мимо ушей последние его слова и торопливой скороговоркой сообщил:

— На Охотской косе волною выбросило на берег рыбацкий баркас. В нем было пять человек. Связь с рыбаками потеряна. Выручай. На тебя вся надежда. Пошли вертолеты.