Взлет черного лебедя - [15]

— Вы, вероятно, не болельщица, — заметил Кирнан.

— Я очень волнуюсь за отца, — начала я, игнорируя сыщика. — У него бессвязная речь. Травма головы у него тяжелая?

— Мне, пожалуй, пора, — пробормотал детектив Кирнан и решительно встал.

— Можете остаться, — сказала я.

В тот момент я подумала, что было бы неплохо понаблюдать, не скрывает ли Кирнан чего-то от меня.

— Рентгенограмма головного мозга у него хорошая, — сообщил доктор Монро и продемонстрировал мне один из снимков, прикрепленных к рентгеноскопу. — Бред, скорее всего, является следствием того, что ему вводят морфий. Это весьма распространенный побочный эффект, в особенности, у престарелых пациентов. Вы не замечали никаких нарушений мышления у своего отца до ранения?

— Никаких, — заявила я убежденно. — Он решает кроссворд в воскресном выпуске «Times» за двадцать минут и помнит имя любого посетителя и художника, побывавшего в галерее за последние сорок лет.

— И как насчет депрессии или мыслей о самоубийстве? — поинтересовался Кирнан.

У меня по спине побежали мурашки. На что намекает детектив?

— Ничего подобного. Конечно, когда десять лет назад погибла моя мать, он горевал, но он выкарабкался. Вся его семья погибла у него на глазах во время Холокоста.

— Многие пережившие Холокост страдают депрессией, — возразил доктор Монро.

— А мой отец — нет. Он всегда верил, что его долг — продолжать жить за погибших. Но к чему эти вопросы? Какое отношение имеет состояние его психики к выстрелу преступника?

Целую минуту и врач, и полицейский молчали. Я заметила, что они переглянулись, а потом Кирнан кивнул и указал на другой снимок.

— Взгляните, — обратился он ко мне, — рентгенограмма плеча вашего отца. Пуля вошла в его грудную клетку — чуть выше сердца. А вот здесь, — он аккуратно прикоснулся к краю соседнего снимка, — видно, где она вышла — ниже трапециевидной мышцы спины. Судя по углу траектории пули и следам пороха на его груди и ладони.

— Что?

— Пуля была из армейского револьвера, найденного нами на полу, — вмешался детектив Кирнан. — Того самого, который принадлежит мистеру Джеймсу. Напрашивается единственный верный вывод: только ваш отец виновен в своем ранении. Он стрелял в себя сам.

Через двадцать минут я оказалась в больничном дворе. Я пересекла Седьмую авеню и почти побежала на запад, к Гринвич-Вилидж. Я была слишком удивлена и расстроена для того, чтобы сразу вернуться в галерею. Я не могла встретиться ни с Майей, ни с кем-то из заботливых клиентов, ни с соседями. Наверняка многие решили навестить нас, узнав об ограблении. Как только распространится слух о том, что Роман Джеймс разыграл очередную аферу, они тут же пожалеют о своих свежих соболезнованиях. А зачем же он стрелял в себя? Разумеется, для того, чтобы все выглядело, будто он стал жертвой ограбления. Но всякий раз, когда я пыталась вообразить, что отец наводит на себя дуло и нажимает на курок, я совершенно терялась.

«Тело — храм души, — говорил Роман, когда я, студентка колледжа, призналась ему в том, что мечтаю о татуировке. — Ты ведь не стала бы рисовать граффити баллончиком с краской на стене синагоги? Не стоит делать это с домом, где живет твоя душа».

Как он мог навести револьвер на собственную плоть? Нет, должно быть другое объяснение.

Я перешла Восьмую авеню и двинулась дальше на запад по Горацио-стрит. В конце улицы я увидела блеск воды Гудзона. Почему бы не пересечь Вест-сайд-хайвей и не пройти вдоль набережной Гудзон-Ривер-Гринуэй… Тогда я устану настолько, что у меня не останется сил думать… Но я остановилась и взглянула на юг, в сторону Гудзон-стрит. Магазин находился где-то там, возле реки. Следовало бы проверить район и разыскать лавку. В таком случае я расскажу антиквару о краже шкатулки, а потом сообщу детективу точный адрес магазинчика. Похоже, Кирнан не поверил, что шкатулка и ее владелец существуют в реальности. Видимо, считает меня ненормальной.

И я направилась к югу по узким мощеным улочкам, лежавшим между Гудзоном и Вест-сайд-хайвей. Безуспешно прочесывая Горацио-стрит, Джейн-стрит, Бетюн-стрит, я чувствовала, как во мне нарастает паника. Что же стряслось с отцом? А вдруг сыщик прав? Что, если Роман сам ранил себя и подстроил ограбление, чтобы получить страховку? Конечно, полиция сняла обвинения после истории с ширмой Уорхола… Но я все еще не могла забыть о его ссорах с мамой из-за денег перед той кражей. А теперь, когда я ввела его в курс дела по поводу нашего финансового положения, происходит новое преступление. Правда, ограбление случилось не сразу, а ранним утром. Неужели за такой короткий срок он успел все продумать и организовать? Я ненавидела себя за эти мысли, но не могла от них избавиться. А внутренний голос твердил: «Раз он виновен, его посадят за решетку, и ты будешь совсем одна».

Я застыла посередине Корделия-стрит. Мои глаза заволокло слезами… и внезапно обнаружила, что стою напротив застекленной двери. Она сверкала позолотой в лучах солнца и показалась мне знакомой. Я провела пальцами по сохранившимся буквам «mist». Еще вчера я обратила на них внимание и решила, что это — обрывок слова