«Взгляните на лилии полевые…» Курс лекций по литургическому богословию - [7]

* * *

Служба Покрову Пресвятой Богородицы, и в этот же день память одного из дивных и пречудных святых. Воистину «красота церковная», как его величает в кондаке Святая Церковь, громадный Царьградский храм Святой Софии, Божией Премудрости, горит освещенный огнями. Иконы, мозаики, лики святых и Богоматери сияют со стен. Идет вечернее богослужение. Василевс, Патриарх, двор, весь сонм правителей присутствуют и внимают сладкопению певцов с клироса. Там, среди певцов и чтецов, смиренно стоит юный чтец, невидный, безгласный, преследуемый и гонимый всеми зазнавшимися придворными Святейшего Патриарха, терпящий насмешки и постоянные укоры от своих злобствующих сотоварищей. Его, не знающего пения, ради посрамления перед всеми выталкивают они на середину амвона и заставляют петь одного перед всем собравшимся людом и царем. Смущенно стоит он один посреди и молча переживает свой позор. Над храмом Святой Софии нависла давящая тишина. И посрамленный, поруганный всеми, кроткий Роман, любимец Патриарха Евфимия, под град насмешек, укоров унижения, закрыв лицо руками, старается скорее спрятаться на клиросе среди своих недоброжелателей. Всю ночь в своей келлии, в давящей, душной тишине патриаршего дворца, перед иконой Пречистой стоит юный Роман и в горячей молитве к Владычице умоляет Ее и заливает молитвенным плачем всю горечь незаслуженной обиды и боль сегодняшнего позора.

И вот изможденному и во сне забывшемуся Роману является Пречистая Дева, держа в руках Своих длинный свиток с божественными глаголами, который вручает юному чтецу, влагая его ему во уста. Проглатывает Роман длинный свиток (греческое житие называет его «кондакион») и исполняется дивной силы.

На следующий день в громадном храме Святой Софии совершается утреня. Синклит и священство стоят, внимая искусству патриарших певцов. И снова под град насмешек и злорадных выпадов принужден идти с клироса чередной певец, юный Роман. Тишина повисла под громадным, как небо, куполом храма. И, о чудо!.. дивный, грудной голос запел божественную мелодию, и слова, переливаясь звоном серебряных колокольчиков, тают в полумраке громадного храма:

«Дева днесь Пресущественнаго раждает и земля вертеп Неприступному приносит; Ангели с пастырьми славословят, волсви же со звездою путешествуют; нас бо ради родися Отроча младо, Превечный Бог».

О предивный и пречудный сладкопевче Романе! В память этого события во дворце Василевса при царской трапезе долгое время сохранялась традиция пения этой песни.

* * *

За этим скромным и смиренным образом встает другой, величайший художник, столп истинной веры, святой Иоанн Дамаскин. По значению своему это фигура затмившая своим величием многих. Это тот, кого Церковь уподобляет Давиду, «наставник Православия», «учитель благочестия и чистоты», «светильник вселенной», тот, кто Церковь Святую «уяснил песнями».

Ecclesiae Sanctae lumen, как выражается латинская церковная поэзия. Так же, как и Косьма, он ушел от мира и прелестей его, расточил богатство, дал Богу взаймы, как говорит песнь церковная, и в лавре св. Саввы слагал свои песни на берегах Кедронского потока, украшая творениями своими церковную сокровищницу. Святой Иоанн сложил весь круг седмичного богослужения, создал осьмогласное пение. Великий художник слова и духа, борец за святые иконы и Веру Православную, обличитель «Несториева разделения», «Севирова слияния, единовольнаго пребезумия» (т. е. монофилитства), сопротивник ересей и врагов Христовых навеки связал себя с пречудным именем Богоматери Троеручицы. В его дивных «догматиках», поемых на вечерне, заключена вся полнота церковного учения. По ним лучше, нежели по ученым догматическим трактатам кабинетных богословов, постигается сокровенный смысл божественной тайны воплощения.

Вся история Христовой Церкви, все течение православной красоты связано с ними, этими угодниками и житиями их. И проходят перед мысленным взором эти лики, целые сонмы духоносных иноков, схимников и святителей. Из Фивейской и Нитрийской пустынь, из Иерусалима, Синая, Палестины, из Студийского монастыря. Те, что

«проидоша в милотех и козиих кожах, лишени, скорбяще, озлоблени; их же не бе достоин весь мир, в пустынех скитающеся, и в горах, и в вертепах, и в пропастех земных».

(Евр. 11, 37–38). От радостей мира сего ушедшие для познания немирской жизни, для лицезрения не этого, не земного света, ушедшие для молитвы за этот мир; «от мирской жизни к мировой», ушедшие туда, где стирается граница между небом и землею, между ангелами и человеками, туда, где «всяческая веселятся, небесная вкупе и земная, Ангели и человецы смешаются, идеже бо Царево пришествие, и чин приходит» [7], в молитвах и песнопениях познавшие невещественную красоту и нам ее завещавшие. Возрастившие своими благоговейными трудами вертоград истинного богопознания, дивные «молитвенные крины», отражение невещественного мира горней славы.

«Радуйся, Египте верный, радуйся, Ливие преподобная, радуйся, Фиваида избранная; радуйся, всякое место и граде и страно, гражданы Царства Небеснаго, воспитавшая и сих в воздержании и трудех возрастившая, и совершенныя мужи желаний Богу показавшая. Сии светила душ наших явившася; сами чудес зарею и дел знаменьми, просиявшие мысленно во вся концы; к тем возопим: отцы блаженные, молите спастися нам.»