Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки — Мэрилин Монро - [53]

Раздаются шаги: из соседней комнаты приходит Диззи Еиллеспи.

ТРИЛЛИНГ (осторожно, благородно, неприступно). Назовем это романтикой культуры.

ДИАНА. Нет, Лайонел.

ТРИЛЛИНГ. Нет?

ДИАНА. Я просто отказываюсь верить, что у нас есть хоть малейшая весомая причина считать искусство наркотиком.

ТРИЛЛИНГ. Я бы сделал упор на другую мысль: ни одно произведение искусства нельзя рассматривать отдельно от производимого им эффекта. «Братья Карамазовы» никакой не наркотик, но на чувствительного читателя роман может оказать гомеопатическое действие. Функция трагедии — морально подготовить, привить нам, людям — людям как обществу, я бы сказал, — иммунитет к той боли, которую неизбежно причиняет жизнь.

ДИАНА. То есть искусство — это всего-навсего бегство?

ТРИЛЛИНГ (терпеливо). Нет. Вовлечение.

МИСТЕР ХОУВ (весело). Прямая противоположность бегству, прямая!

ТРИЛЛИНГ. Комедия отражает реальность. Суть человека как живого создания.

МИСТЕР ХОУВ. Полностью согласен!

ДИАНА (обращается к Мэрилин). Мистер Казин убежден, что Достоевский — величайший критик нашей цивилизации.

МИСТЕР ХОУВ (очень робко). Неужели?

ДИАНА. Вы имеете в виду, так ли это? Я бы сказала, что это спорное утверждение, да. Давайте послушаем Лайонела.

ТРИЛЛИНГ (глядя на Мэрилин). В статье, которую вы только что упоминали, «Достоевский и отцеубийство», Фрейд пишет, что перед проблемой писательского творчества психоанализ должен сложить оружие. Но все же он считает Достоевского великим писателем, апостолом по мощи постижения и любви к людям. Однако вас интересует Грушенька, и я должен сказать, что именно здесь, на мой взгляд, кроется писательский гений Достоевского — в смеси трагедии и комедии, которая в этом мощнейшем литературном произведении одушевляет образы второстепенных персонажей.

МЭРИЛИН. По-вашему, Грушенька смешна?

ТРИЛЛИНГ. Все по-настоящему живое — смешно.

МЭРИЛИН. Правда?

ДИАНА. Хрущев тоже смешной? Леопольд и Лёб? Адольф…

ТРИЛЛИНГ. Хрущев по крайней мере не несмешон.

МЭРИЛИН. Он приезжал на студию. Когда же это было… в прошлом году или в позапрошлом? В буфете «Фокс» тогда устроили званый ужин. Мне Хрущев показался очень смешным. Эдаким чудаком. То есть он был странный, но все равно мне понравился. Однажды он заявил Никсону, что все лавочники — воры. Никсон ведь вырос в магазине — или что-то в таком роде.

ТРИЛЛИНГ. Вот видите.

(ДИАНА выглядывает в окно, МИСТЕР ХОУВ теребит карандаши в нагрудном кармане куртки. ДИАНА отпивает мартини и как будто изо всех сил сдерживает смех, втягивая щеки.)

МИСТЕР ХОУВ. Верно. Достоевский и Диккенс — писатели, которые в своих произведениях показывают нам комедию реальной жизни и трагедию интеллектуальной, чудеса психологии. Каждый — своего рода апостол, и религия обоих — гуманизм.

ДИАНА (улыбаясь). Молодец, Ирвинг. Умница.

МИСТЕР ХОУВ. Эта книга — сплошная буффонада.

МЭРИЛИН (почти обиженно). А по-моему, «Братья Карамазовы» — очень серьезное произведение.

МИСТЕР ХОУВ. Так и есть.

ТРИЛЛИНГ. Нет ничего серьезнее комедии.

ДИАНА. Продолжай, Ирвинг.

МИСТЕР ХОУВ. Роман насквозь политический. В мире Достоевского никому нет пощады, но это и утешает: достается всем без исключения. Как и Диккенс, Достоевский населяет свои книги живыми людьми. Диккенс предлагает читателю вереницу эпизодов: плут, наделенный жизненной силой и собственным голосом, впутывается то в одно приключение, то в другое, и каждая ветвь событий заставляет его вступать в отношения с новыми персонажами. На Диккенса очень сильно повлияли Филдинг и плутовской роман. Книга должна не только отражать мир: она сама должна быть миром. Любой хороший роман — это фонтан жизни. Даже этот песик может написать книгу, и я первый ее прочту. Конечно, выйдет откровенный плагиат и сборная солянка из работ старых испанских мастеров. Или английских мастеров. Ну так пусть! Я не против. Нам нужно больше таких книг. Где современные юмористические романы? Это ведь пульс литературы. Они помогают исследовать общество, и исследования эти даже могут оказаться занимательными. Вот мой аргумент.

ДИАНА. Не очень тянет на аргумент.

МЭРИЛИН. А по-моему, чудненько.

ДИАНА. Чудненько?

МЭРИЛИН. Конечно. Чудненько.

ДИАНА. Что-то я не пойму, Ирвинг. Ты утверждаешь, что нашей… национальной литературе пошло бы на пользу, если бы книги писали рабочие, слуги и… собаки?

МИСТЕР ХОУВ. «Братья Карамазовы», в сущности, история домашних слуг. И вообще все великие истории на свете — про слуг.

ТРИЛЛИНГ. Бред.

МИСТЕР ХОУВ. Даже «Король Лир» — это ведь история Шута. А «Братья Карамазовы» — история Смердякова.

(Я возбужденно затявкал и тем самым принял участие в пьесе.)

ДИАНА. О, поглядите-ка. Пришел герой часа.

Ирвинг Хоув хотя бы оказался боек и открыт в своем абсурде. (Возможно, чересчур открыт: мне кажется, он стоял ко мне слишком близко и невольно впитывал мою идеологию, вкус моего жизненного опыта, волю к власти.) Мистер Триллинг, напротив, был загадкой куда менее безобидного сорта. В его колоссальном хладнокровии чувствовалось что-то зловещее. Люди трепетали перед его осторожностью, невозмутимой проницательностью, благородным нежеланием сказать слишком много или подумать слишком мало, прежде чем заговорить. За его поведением, а равно и за верой в культуру, таился страх перед царящими в мире грязью и неопределенностью. Мистер Триллинг чувствовал их и потому решил воздвигнуть вокруг себя неприступную крепость. Даже жена не могла заставить его холодное сердце биться быстрее, хотя — Бог свидетель — прилагала к тому немало усилий. На первый взгляд миссис Триллинг как будто разделяла с мужем это непоколебимое царственное спокойствие, но в действительности пыталась его истощить, незаметно подтачивала мужнино чувство собственного достоинства, одновременно стараясь выглядеть его бережным хранителем. (Не то чтобы жены обязаны беречь таланты мужей как зеницу ока, но Диана этого хотела — и сама не понимала, какую злобу пробуждает в ней его талант.) Было в ней нечто неправильное, больное, что вынуждало ее отрицать в людях те качества, которых недоставало ей самой, — только так она могла выжить. Словом, чувство собственного превосходства было для нее необходимым условием выживания. Лайонел тем временем создал фетиш из собственной моральной чувствительности, тело его стало проводником безмятежности, машиной для сокрытия страхов и терзаний. Придраться к нему было не за что: разве только к его стремлению быть безупречным. Все это я понял, пока Триллинги медленно перемещались по комнате в состоянии полной боевой готовности, одаривая своим вниманием случайных свидетелей и всячески демонстрируя, что, кроме друг друга, им никто не нужен. Все, что миссис Триллинг знала о муже, давало ей серьезный повод как сомневаться в нем, так и защищать его. Ей было прекрасно известно, что он лишь недавно простил мистеру Хоуву статью, которую тот написал в 1954 году, — статью о власти и интеллекте. В ее браке с Лайонелом давно выкристаллизовался фундаментальный человеческий конфликт, но тем не менее она считала себя почти счастливым человеком — а этого, регулярно напоминало ей собственное «я», более чем достаточно. Она взглянула на свои туфли: синие, на каблуке и с аккуратным маленьким бантиком спереди. Мистер Триллинг тем временем думал о том, как хорошо — относительно хорошо, почти хорошо — его жена держится на вечеринке, учитывая незабываемую критическую тираду Казина о ее психоаналитическом подходе к Д. Г. Лоуренсу. Мэрилин мысленно восхищалась умом и решительностью этих людей.