Взгляды на жизнь щенка Мафа и его хозяйки — Мэрилин Монро - [36]
— Ой-вей, караул! — воскликнула миссис Страсберг.
Молодой шекспировед с Макдугал-стрит вдруг поднялся из-за стола с бокалом в руке и продекламировал:
— «Я буду собакой. Нет, собака будет сама собой, а я буду собакой. Вот как собака будет я, а я сам собой. Так, так».
Страсберг махнул рукой и положил палец на мой ошейник.
— «А этот пес — хоть бы слезинку выронил, хоть бы словечко вымолвил! Я всю пыль слезами прибил».
— Мальчик ты мой богомольный, — сказала Мэрилин юному любителю Шекспира, внимательно его рассмотрела и проговорила: — Да усмехнись ты на меня, голубчик, на глупость-то мою, на радость-то мою усмехнись!
Лицо юноши стало ярко-серого цвета. Люстра под потолком жарила, как прожектор, и мои лапки мягко ступали по липкому столу. Я вдруг сообразил, что лихорадочно озираюсь в поисках убежища от бури — какой-нибудь лачуги на краю вересковой пустоши. Ледяной ветер хлестнул мне по глазам, сырость пронзила до костей.
— Бедный Маф продрог, — сказал я Им, моим зрителям, моим друзьям актерам в минуту их ликования. И устремился внутрь себя. Вспомнил, какое унижение однажды потерпел от рук Ивлина Во и крокетного мячика. Я был совсем щенок и бродил по лужайке на ферме Буши-Лодж, где жил мистер Коннолли. Да-да: похоже, я вовсю резвился на травке. Ивлин сделал какое-то замечание — шуточное замечание — о безобразной внешности Джордж Элиот, и только я вознамерился поправить его в соответствии с римскими принципами, как он с размаху ударил по крокетному мячику и угодил аккурат в мой нежный щенячий лоб. Вспомнил же я об этом потому, что внезапно испытал то самое чувство, и оно придало необычайную глубину моему выступлению на столике в баре «У Джека». Полагаю, я наконец в полной мере постиг систему Станиславского: меня бил озноб, и на секунду я даже утратил рассудок.
— Принесите песику воды, — сказал Страсберг. — Он же с ума сойдет от шума.
— Да уж, — согласилась миссис Страсберг. — От такого грохота недолго и в обморок упасть. Страшное дело, эти бары.
— Мы разговаривали о комедии, — сказала Шелли. Редактор одного развлекательного журнала, с которым я однажды познакомился, говорил, что Шелли Уинтерс пробуждает в нас гомосексуальное. Она, несомненно, жила отрицанием собственной уязвимости. Мы с ней виделись всего пару раз, но я успел заметить, как она любит рассказывать людям о них самих. «Приложит — мало не покажется», — говаривала матушка Дафф, мать моего заводчика. Можно предположить, что ее задиристое поведение было либо бессознательным, либо шло под кодовыми словами «Настоящая дружба». — Ты чего, Пол? Улыбнись, а то я с 1932-го ни одной улыбочки от тебя не видела.
— Итак, о комедии, — сказал Пол, пропустив шпильку мимо ушей (впрочем, позже он проведет немало часов за размышлениями о ее словах). — Надо разобраться в механике шутки, понять, как она работает. Ну, по Фрейду. Изначально весь юмор заключался в том, что толпа актеров скакала по сцене, нацепив на себя огромные бутафорские фаллосы.
— Культ плодородия! — заметил Страсберг.
— Неужто правда? — спросила Мэрилин. Она снова стала похожа на ребенка и закусила нижнюю губку.
— У греков комедия шла после трех дней трагедии, — добавил Страсберг.
— Вот именно, — сказала его жена. — Комедия была придатком трагедии. Надо же было людям немного отвлечься после стольких ужасов.
— Придатком, значит, — кивнул мистер Страсберг. — Это ты хорошо сказала, Паула. Придаток — это здорово.
— А я не хочу, чтобы надо мной смеялись, — прошептала Мэрилин. — Так легко выставить себя на посмешище!
— В тебе чувствуется та же легкая фривольность, что была в Гарбо-комедиантке. — Страсберг обожал делать Мэрилин комплименты: он искренне верил в то, что говорил, и ему нравилось видеть, как она сияет от радости. (К тому же Страсбергу льстило, что Мэрилин нуждается в его одобрении.) — Тут важны ум и чутье.
— И цель! — добавил я. — Джордж Оруэлл говорил, что любая шутка — это крошечная революция.
— Говоря о комедии, нельзя забывать, — сказал мистер Страсберг, — что мы сражаемся не столько за конкретную истину, сколько за все истины на свете. Сто тысяч человек попали в ГУЛАГ за то, что рассказывали анекдоты. Этим все сказано.
— А Хрущев выпустил их на свободу — верно? Шутников то есть.
— Да, — ответил мистер Страсберг. — Выпустил шутников и тут же ввел танки в Венгрию.
— Эту картину нам уже не забыть, — сказала мисс Уинтерс. — Я имею в виду бастующих юмористов. А мы ведь после войны даже агитировали за Уолласа, помнишь, Мэрилин? Что с нас взять — мы были детьми. Вы бы видели, как эти юмористы рвали и метали. Прекрасные были писатели.
— Ага, — сказала Мэрилин. — Я с одним даже встречалась. Ну, с тем, что работал на студии «ЮПА».
— С мультипликатором-то?
— Да, красавчик! Правда, жен у него было многовато.
— Пошел типичный для Западного побережья треп, — сказал мистер Страсберг шекспироведу с Макдугал-стрит.
— Погоди, Ли, — возразила мисс Уинтерс. — Эти ребята потом выступили против Диснея. Они были мятежники.
— Социалисты, — добавила Мэрилин.
— Весь сыр-бор начался из-за подачи, — сказал я, запрыгивая на колени хозяйке. — Дисней продвигал идею о том, что анимация должна подделывать кинореальность, имитировать настоящую жизнь. Ваши ребята считали такой эстетический подход в корне неверным: они хотели слить воедино комедию и политику, для чего им были нужны новые художественные средства, новые персонажи, графическая свобода. Студия «ЮПА» стала образцом того, как искусство и общественная осведомленность могут сделать мир лучше.
