Взгляд василиска - [176]

— Но я-то влюбилась в Давида Казареева, а не в этого… Как тебя… юноша?

«Нет, — решил Реутов, вслушиваясь в интонации ее голоса. — Это не истерика, но это что-то очень на нее похожее, хотя и со знаком плюс».

Что это означало на деле, сказать было трудно. Во всяком случае, если бы Реутова спросили сейчас, что это такое «истерика со знаком плюс», он, наверняка, затруднился бы с ответом. Но ощущение было такое, что по сути-то он прав, а все остальное — формалистика и казуистика.

— Я не понимаю, что тебя не устраивает? — Спросил он вслух. — Форма или содержание? Поверь мне, Лили, содержание от изменения формы ничуть не пострадало, а форма…

— Видишь ли… Э… А ты вполне уверен, что ты это ты? — Усмехнулась Лили.

Ну, что ж, дети и влюбленные женщины никогда не ошибаются. Однако, когда схлынула волна первых восторгов — а восторги были самые искренние, поскольку моменту этому предшествовали дни и дни напряжения, риска, ожидания и натянутых до предела нервов — так вот, когда схлынула волна первых восторгов, «разжались объятия», и припухшие губы получили отдых, по крайней мере, до ночи, тогда и стали очевидны всем заинтересованным лицам те перемены, которые случились с некоторыми из присутствующих. Ну, допустим, у Вадима процесс этот начался несколько раньше, и, как минимум, один человек — вернее, одна женщина — некоторые «странности» в его, так сказать, анатомии и физиологии заметить успела еще до разлуки. Однако, увидев его теперь и рассмотрев наконец, «что с ним не так», даже Полина не смогла удержаться от того, чтобы сделать большие глаза. Что же говорить о двух других женщинах, которые любили своих мужчин, потому что любили. И ничего такого не ожидали, и даже напротив — пусть и, не отдавая себе в том отчета — настраивали себя не замечать очевидного и не думать о том, что станет с их отношениями через немного, в принципе, лет, когда к их мужчинам придет старость. Но, с другой стороны, когда это еще будет, и ведь любовь — настоящая любовь, я имею в виду — живет сегодняшним днем, не желая заглядывать в принципиально непознаваемое будущее, где лишь клубится туман неопределенности, окрашенный в розовое и красное взошедшим солнцем счастья и разделенной страсти. И вдруг все меняется, и каноны реализма летят в тартарары, и реальность, данная нам в ощущениях — как говаривал великий русский прожектер Владимир Ульянов — дарит нам чудо, с которым еще предстоит научиться жить.

Те серые кристаллики с металлическим отливом на гранях и запахом канифоли или чего-то нефтехимического, так вот эти кристаллики, о происхождении которых Реутов знал гораздо больше, чем хотел и мог рассказать другим, насыпанные парциально в запаянные стеклянные ампулки, наверняка — объяви Реутов на них торги — принесли бы ему миллионы. Такие невозможные чудеса и стоят невозможных денег. Вот только и проблем такой аукцион породил бы тоже немеряно, а уж о характере этих проблем Вадим мог судить поболее чем кто-либо другой, не переживший того, что довелось пережить ему в несколько последних недель. Но суть не в этом, а в том, что «зелья» и было-то всего ничего, и если уж делиться, то, верно, не с чужими, а с теми, с кем разделил жизнь и смерть. Поэтому и порошок кристаллический достался своим, и, будучи растворен в красном вине — с медом, гематогеном и витаминами — произвел на организмы испивших сей «живой водицы», «неизгладимое впечатление». Ну, то есть, сам-то Реутов знал, чего ожидать, но ни Греч, ни Казареев даже представить себе не могли, о чем, собственно, идет речь. И ведь не объяснишь! Разве можно объяснить чудо? Нельзя, разумеется. Зато его можно прочувствовать.

И прочувствовали по полной программе: от и до, что называется. Но тут уже Реутов вел их железной рукой, не упустив при этом ни одной мелочи. Пили зелье не в кабаке — что было бы, по меньшей мере, странно — а «дома». Причем домом назначили не гостиницу, где творить некоторые чудеса совсем несподручно, а в меблированных комнатах, снятых Реутовым по телефону еще из Люксембурга. Вот там и выпили, там же — в подходящем месте и в удобное время — и прихватила их «первая волна». Сказать, что было плохо, значит, ничего не сказать и, уж тем более, не объяснить. Вадиму-то еще ничего — для него это «молодильное яблоко» было как шенкеля для резвого жеребца — а вот Греча и Казареева накрыло по полной программе и крутило два дня кряду, буквально вывернув наизнанку. Слава богу, заказывая апартаменты, Реутов этот момент из виду не упустил и заказал «квартирку» с двумя ванными комнатами и тремя туалетами…

А правда — вся правда — заключалась, увы, в том, что Реутов, ничего существенного об этом порошке не знал и рассказать, соответственно, никому ничего не мог: ни формулы, ни точного механизма действия, ни способа производства. Вот о происхождении стеклянных капсул и уже не существующей металлической, в которой первоначально порошка было много больше, он был осведомлен. Но как раз об этом рассказывать никому и не хотел.

«Твидж» — странное слово из неизвестного языка. Впрочем, язык мог быть и известный, но ведь и Реутов знал их — языков — не так уж много, да и произношение могло быть неправильным. Но на самом деле не суть важно, что означало это слово, которое на поверку вообще могло оказаться аббревиатурой, важно другое: что оно обозначало. Так вот, «Твидж» не был, разумеется, ни живой водой — мертвых, насколько было известно Реутову, оживить не мог — ни настоящим «молодильным яблоком». Из того, что знал Вадим о физиологии действия этого странного препарата, выходило, что воздействует он, прежде всего, на эндокринную систему, причем воздействие это осуществляется через центральную нервную систему. Знаний Реутова — всех знаний — не хватало, чтобы понять, зачем надо было создавать такой сложный механизм каскадного действия. Однако же факт: те, кто синтезировал «Твидж», считали, что так будет лучше или правильнее. Сначала запуск чего-то там в недрах ЦНС, которая, в свою очередь, каким-то образом — интересно бы знать каким! — активирует выборочно некоторые аппараты эндокринной системы, начинающей насыщать кровь гормонами — и не только обычными, хорошо известными, но и модифицированными. И вот уже эти гормоны наносят «удар» по иммунной системе и регенеративной функции, и начинается такое, что ни в сказке рассказать, ни словами — пусть даже матерными — описать. Организм, как спятивший пес, начинает выискивать «блох» — состарившиеся или пораженные различными недугами ткани и исторгать их из самого себя самым решительным образом. Результат понятен? Ну, хотя бы в самых общих чертах? Можете вы себе вообразить, что чувствует человек, у которого тут и там отторгаются «по живому» ткани, и тут же начинается процесс их регенерации? Температура скачет, словно бьющийся в конвульсиях припадочный, пот в три ручья, понос вместе с недержанием мочи и рвотой, боли — разные, разнообразные, непрекращающиеся — а ведь еще имеются и другие эффекты. Слезы, например…