Взгляд василиска - [17]

Не вставая с горшка, а только выбросив в унитаз выкуренную до мундштука папиросу и закурив новую, Реутов быстро перебрал в уме свой не слишком богатый гардероб и пришел к выводу, что — делать нечего — придется тащиться на Невскую перспективу, чтобы купить себе новый костюм, сорочку и галстук, да и туфли в придачу — гулять, так гулять! — и не абы где, а у кого-нибудь вроде Цацкиса или Жукова. А это не только деньги — бог с ними, с деньгами, хотя цены у этих магазинщиков кусаются, не без того, — но и время, и совершенно несоразмерные результату усилия души, и так уже, кажется, едва ли не на ладан дышащей. К счастью, это были хоть и муторные дела, но вполне реальные и реалистичные в смысле исполнения. Однако существовал во всей этой «суете» со встречей еще один момент, и вот он-то как раз никакому решению не поддавался. Дело в том, что Реутову смертельно не хотелось идти на встречу с Давидом одному. Не будь здесь этой Давидовой Лилиан, все оказалось бы куда проще. Но и пригласить вечером в ресторан практически некого. Последняя по времени женщина Реутова ушла от него ровно восемь месяцев назад, и, положа руку на сердце, Вадим был этому даже рад. Алина ему нравилась ровно настолько, чтобы завести ни к чему не обязывающий роман, тем более, что инициатором сближения оказался не он. Однако жениться на ней — а именно эта тема всплыла как-то незаметно уже через неделю после «пьяной» ночи в Выборге — он совершенно не предполагал. Других же кандидатур на роль «дамы на вечер» — пусть и одноразового использования — в ближайших окрестностях его личного пространства, увы, не наблюдалось.

Откровенно говоря, все это выглядело ужасной глупостью. По идее, встреча с другом детства, которому, вероятно, было глубоко безразлично, в каком костюме придет в ресторан Реутов и один ли он будет или нет, не должна была вызвать у Реутова такой идиотской реакции. И Вадим, что характерно, это прекрасно понимал, как понимал он и то, что навязчивые состояния потому так и называются, что, впав в такое состояние, отделаться от некоторых мыслей очень трудно, если возможно вообще.

«Невротик хренов!» — Реутов докурил папиросу, выбросил ее в унитаз, и наконец покинул свое импровизированное укрывище.

К счастью, за то время, что он провел внутри кабинки, туалет опустел, и в фойе перед конференц-залом тоже не было ни души. Пленарное заседание закончилось сорок минут назад, а секционные — должны были проходить во втором корпусе, так что народ уже разошелся, и, не встретив по пути ни одной живой души, кроме уборщиц и кого-то из технического персонала, Вадим вернулся в свою лабораторию. Дверь в подвал оказалась заперта на ключ, что, впрочем, было нормально — все мы люди, как говорится, а время-то обеденное — и даже хорошо. Во всяком случае, Реутов этому обстоятельству даже обрадовался, потому что у него неожиданно, но очень своевременно, появилась возможность для тайм-аута, как изволят выражаться аргентинские господа. Отсутствие сотрудников избавляло от совершенно ненужных объяснений, поздравлений и метаний в воздух чепчиков и позволяло побыть еще полчаса в одиночестве, выпить чашку крепкого кофе, выкурить пару чертовых папирос, и уже окончательно придя в себя, отправиться в центр на поиски треклятого вечернего костюма, который, на самом деле, он в гробу видел.

«Ну что ж, — подумал он вдруг совершенно спокойно. — Действительно будет в чем в гроб положить».

Как ни странно мысль о смерти не испугала и не расстроила, а, напротив, успокоила. Реутов довольно споро сварил себе на старой и сильно загаженной электроплитке — «Что, спрашивается, надо на ней варить, чтобы так засрать?!» — столь необходимый ему сейчас кофе, перелил в большую фаянсовую чашку, закурил и устроился за рабочим столом, чтобы спокойно и на относительно ясную голову обдумать свои новые-старые обстоятельства. Однако не вышло. В железную дверь лаборатории постучали, и, не успев сообразить, что делает, Вадим чисто автоматически крикнул, «открыто!» и только после этого понял, что делать этого не следовало. Во-первых, потому что сейчас ему совершенно не хотелось ни с кем разговаривать, а во-вторых, потому что, когда дверь отворилась, выяснилось, что черти принесли к нему не кого-нибудь, а Полину Кетко собственной персоной.

— Добрый день, Вадим Борисович, — сказала Полина, входя в лабораторию. — Я вам не помешала?

«Помешала, — обреченно «ответил» Реутов. — Но ведь я тебе этого сказать не могу, не так ли?»

— Здравствуйте, Полина, — сухо поздоровался он. — Проходите, пожалуйста. Вы мне не помешали.

Полина училась на врачебном отделении института, но интересы ее с некоторых пор не ограничивались общей неврологией, которой она, по идее, должна была заниматься. Впервые она появилась здесь примерно полгода назад. Случилось это сразу после большой, четырехчасовой лекции, которую Реутов прочел студентам четвертого года обучения. Лекция была самая обычная и никого из слушателей, как ему показалось, особенно не впечатлила, хотя речь в ней шла о последних достижениях физиологии Высших Психических Функций. Однако, как вскоре выяснилось, кое-кто вопросами вызванных потенциалов головного мозга все-таки заинтересовался. Сначала Полина Кетко остановила Реутова в коридоре главного корпуса. Спросила, что из литературы он может ей порекомендовать для первоначального чтения. Потом зашла посмотреть, как они записывают эти гребаные потенциалы. Ну а после стала появляться в их подвале регулярно, то помогая лаборанткам готовить оборудование или пациентов к экспериментам, то вытягивая из Шварца секреты математической обработки данных, а то и просто сидела тихонько в уголке, читая научные статьи, репринты которых присылали Вадиму коллеги из многих университетов каганата и даже из-за границы и найти которые в институтской библиотеке зачастую было невозможно. И все бы хорошо, потому что Полина оказалась девочкой на удивление толковой и работоспособной — вот и верь после этого анекдотам про блондинок — и вполне могла со временем стать не просто очередной докторанткой Реутова, а настоящей удачей, о какой мечтает любой профессор, если бы не одно крайне неприятное обстоятельство.