Взгляд - [8]

Итак, революция и революционеры гибнут — как в случае победы, так и в случае поражения. Это одна сторона вопроса. Есть у него и другая сторона, которая, судя по всему, является частью истории любой революции. Я бы сформулировал так: каждая революция имеет четкое представление о том, что плохо в настоящем или в прошлом, — ведь нет смысла становиться революционером тому, кто доволен сложившимся положением. Таким образом, революция — это то, что начинают, если нынешняя ситуация нестерпима, когда есть представление о том, насколько плох сегодняшний день, есть прекрасная модель будущего и огромная вера, разрабатываются стратегия и тактика действий. Некоторые из подобных планов были очень мудро продуманы; Мао Цзэдун и многие другие теоретики революции написали уйму книг о том, как действовать, чтобы она была успешной. Постоянно ведутся дискуссии, и иногда даже плодотворные, о том, как заставить эти идеи работать. Правда, некоторым, судя по всему, было все равно, о какой революции идет речь. Возьмите, например, Че Гевару: он был профессиональным революционером, но, судя по всему, ему было совершенно неважно, каковы цели революции, — главное, чтобы она была. А вот на следующий вопрос нет ответа практически ни у одной революционной системы: что надо делать после победы революции? Ответ на это если и дается, то в очень туманном, общем и неконкретном виде. Это верно по отношению и к марксизму, и к сионизму. Говорят обо всем, начиная с ужасов прошлого и кончая тем, каким путем изменить ситуацию, — но не о том, что делать после того, как это случится. Поражение любой революции не бывает случайностью, которая может и повториться. Уж на что была успешной французская революция — однако, достигнув своей цели, она умерла. То же самое произошло и с русской революцией, и с сионистской.

Судя по всему, революции гораздо сильней в разрушении, чем в созидании. И даже если есть проект строительства нового, он настолько расплывчат, что на его основе ничего путного не построить. Все описания ужасов капитализма и хода самой революции всегда намного живее, чем утопические картины будущего. Когда где-то объявляют, что социализм уже пришел, это звучит великолепно, но не вполне убедительно: ведь на самом деле никто не знает, что такое социализм. Это верно и в отношении сионизма. Когда-то его основоположник Герцль написал своего рода утопию, которая называлась Еврейское государство. Уже его современники отмечали, что в этой тоненькой брошюрке мало конкретного материала. Если многократно повторить заклинание: Все будут счастливы, наступит всеобщий мир, все будут любить друг друга — это усладит наш слух, но не приведет к желаемому, — так красноречивый проповедник призывает аудиторию к благочестию, не вкладывая в это замечательное слово никакого реального содержания. Приведу пример: Герцль в своей утопии даже не намекнул на то, на каком языке будут говорить в будущем еврейском государстве. Возможно, он думал, что это будет немецкий… Единственное, что любопытно в его книге, — это соображения о том, как добиться создания государства, все остальное малоинтересно. Кстати, обратите внимание: даже у Данте описания ада намного живее, чем описания рая. То же верно и в отношении благословений и проклятий, причем язык при этом не имеет никакого значения: и в русском, и в арабском, и в иврите проклятия намного более красочны. Ругаясь, ты ощущаешь, насколько богат и энергичен язык, а когда начинаешь славословить, видишь, насколько он беден и вял… О добре и зле надо говорить особо. Все хотят добра, но оно такое скучное!

Итак, как мы уже говорили, поражение революций и гибель революционеров закономерны. Энтомологи обратили внимание на то, что самки некоторых видов пауков после успешного совокупления откусывают самцам голову. Та же схема верна и по отношению к любой победоносной революции: ты выполнил свой долг — и теперь тебя можно съесть, ибо с этого момента ты годишься только в пищу. Продолжение твоего существования привело бы только к возникновению новых, никому не нужных проблем. Поэтому тебя необходимо уничтожить.

Вернемся к вопросу о том, почему революции не имеют конкретных планов на будущее. Одну из причин я уже объяснил: все они зиждятся на вере в необратимость прогресса, в светлое грядущее, в то, что новое, счастливое тысячелетие может наступить лет на двести раньше срока, если его малость подтолкнуть. И, конечно же, незачем беспокоиться о будущем, потому что оно лучше прошлого по определению. Есть еще одно соображение: если бы у революционера имелся хороший, точный и обоснованный план реформ, то он бы попытался осуществить его не революционным, а эволюционным путем, гораздо менее драматичным, но намного более целесообразным.

Если мы вспомним о расколе Социнтерна, о борьбе большевиков и меньшевиков, то увидим, что в основе происходившего в те годы лежали не принципиальные разногласия, а обычная взаимная ненависть. Как известно, некоторые меньшевики впоследствии стали большевиками, и наоборот. Но в любом случае была огромная разница между верившими в неизбежность революции и признававшими возможность эволюции. Обратите внимание на судьбу пролетариата в двадцатом веке — того самого класса, для блага которого устраивались революции: рабочим жилось в тех странах, которые развивались эволюционно, — без малейших исключений! — намного лучше, чем в лагере победившего социализма. Изменения, происходившие в Англии, Германии или Франции, были результатом не революционного процесса, а множества локальных конфликтов, решавшихся на основании соображений повышения эффективности труда. История многократно доказывала, в том числе и в Советском Союзе, что рабство не только аморально, но и, что намного обидней, — неэффективно. И поэтому в конце концов всегда приходится освобождать рабов — из любви не к ним, а к самим себе. Один из моих друзей сказал: Рабство было отменено потому, что был найден намного лучший способ заставить людей работать: сдельщина. Действительно, когда оплата вашего труда зависит от его эффективности, вы будете работать гораздо лучше, чем под кнутом надсмотрщика. Так что, прежде чем совершать революцию, хорошо бы сформулировать как можно четче, каких целей ты хочешь достичь, и после этого задать себе два вопроса. Первый: а нужна ли вообще для этого революция? Второй: можно ли их достичь другим способом? Если честно ответить на оба эти вопроса, мы получим те же результаты, к которым стремимся, и, возможно, даже быстрее и без революционных потрясений.