Взгляд Медузы - [2]

— Гестапо действительно охотилось за моим отцом, — подтвердил он, жуя печенье. — Ему удалось в последний момент перебраться в Швецию. Но мать тогда об этом ничего не знала. Она познакомилась с ним четырнадцатью годами позже, а тогда ей было всего четыре.

— Вы не представляете себе, как нам важно знать об этом. — Старшей медсестре все никак не удавалось скрепить гладкие и скользкие волосы резинкой на затылке. — Она всегда так волнуется, когда по телевизору показывают что-нибудь про войну. В последнее время нам приходится выключать телевизор всякий раз, как передают новости. А кстати, кто такой Бреде?

Аксель Гленне стряхнул с обшлага пиджака крошки.

— А что?

— Да вот Астрид постоянно говорит о каком-то Бреде. Что ему нельзя сюда приходить и что она больше не хочет его видеть, и все в таком духе. Иногда она очень сердится. Бывает, приходится давать ей лишнюю таблетку собрила, когда она разволнуется. Мы ведь не знаем, существует ли вообще этот Бреде, поэтому санитары не могут придумать, как ее успокоить.

— Бреде ее сын.

Брови медсестры поползли вверх.

— У вас есть брат? Я понятия об этом не имела. Никогда же ни о ком, кроме вас, и речи не было. Ну, еще ваша жена, конечно, и ваши дети.

— Да уж больше двадцати пяти лет прошло с тех пор, как мама видела его в последний раз, — сказал Аксель.

Он встал и взялся за ручку двери, давая понять, что разговор окончен.

2

Устроившись на заднем сиденье такси, он позвонил Бии еще раз. Она снова не ответила, и он отправил ей сообщение о том, что задерживается. Был понедельник, значит, урок игры на скрипке и футбольная тренировка. Бия собиралась вечером пойти куда-то, но должна была до этого успеть отвезти дочь на урок музыки. Забрать ее оттуда было уже его заботой.

Когда такси сворачивало на набережную Акер-Брюгге, колокол на пристани уже зазвонил. В карточнице для кредиток у него завалялось несколько купюр, и он расплатился наличными: времени дожидаться квитанции у него не было, он успел подняться на борт, когда уже начали опускать шлагбаум. Раньше половины седьмого домой ему не попасть, так что Тому самому придется добираться на тренировку, если он вообще на нее пойдет. Акселю стало стыдно, и он отправил сообщение и сыну тоже.

Многие пассажиры были ему знакомы, пожалуй большинство. Но сегодня он быстро прошагал через салон и вышел на палубу. Для конца сентября погода стояла очень теплая. Небо над фьордом заволокло тонкой палевой дымкой, сквозь которую изредка проглядывало солнце. В голове у него все еще звучал голос матери. Матери, назвавшей его Иудой, матери, которая думала, что он — Бреде, и была в гневе на него.

Вокруг факела мира на дальней оконечности набережной собралась группа мужчин в нарядных костюмах; один из них поднял руку, и Акселю Гленне, который стоял у бортика на корме, пока паром проплывал мимо набережной, показалось, что мужчина сунул руку прямо в пламя.

Когда он добрался домой, там никого не было. Только теперь он вспомнил, что сейчас осенние каникулы. На кухонном столе лежала записка от Бии: «Марлен останется ночевать у Наташи. Том обещал быть дома не позже десяти. Спагетти в микроволновке. Я буду поздно. Б.». Рядом она нарисовала маленькое сердце, из которого капало что-то красное. Наверное, она хотела изобразить слезу и уж точно не кровь.

Он подсел к кухонному столу, вслушиваясь в тишину, стоявшую в доме, где он вырос. И до сих пор, когда он оставался здесь один, его так и подмывало сделать что-то недозволенное. Когда он был ребенком, он мог пошарить в холодильнике или в ящике прикроватной тумбочки отца, где всегда лежал журнальчик с фотографиями голых женщин, или пробраться на чердак и совершить самое запретное: достать пистолет отца из ящика в чуланчике, где все еще висела его военная форма… Впрочем, только Бреде осмеливался на это.

Поев спагетти, он не торопясь вышел на террасу. Солнце уже скрылось за холмами Аскера, в чистом воздухе повеяло прохладой. Бия не ответила на его сообщение, он не знал, где же она, и эта мысль тоже приносила успокоение: то, что жена живет своей жизнью и ему нет необходимости знать, что она делает в данный момент.

Он сел спиной к пустому дому, ощущая присутствие жены и детей сейчас даже сильнее, чем обычно. Бия будто бродила там, о чем-то разговаривая со своими орхидеями, или сидела в уголке дивана с книгой, поджав под себя ноги. Том будто играл на гитаре, закрывшись у себя в комнате и подключив инструмент к мини-усилителю, а Марлен болтала с Наташей и другими подружками в комнате под первым этажом. Даниэль тоже там был, хотя прошло уже почти два месяца с тех пор, как он уехал учиться в Нью-Йорк.

Акселю было сорок три года. Всю жизнь он провел как бы в пути. Сюда ли лежал его путь, приведший его к этой террасе с видом на фьорд и на далекие холмы на другом берегу, к этому ощущению присутствия тех, кого здесь нет, но кто в конце концов придет домой и окликнет его? Он ответит, и они поймут, что он сидит здесь, снаружи, и он по голосу услышит, что они рады тому, что он дома. Надо будет попросить Марлен показать ему контрольную по математике. Она спросит, как он считает, хорошо ли она ее написала, и он скажет: «Н-да, смотри-ка, больше половины ответов правильные», а она кивнет и сожмет губы и изо всех сил постарается как можно дольше не говорить, какую же оценку она получила. А когда она больше не сможет сдерживаться и расскажет, то он воскликнет: «Да ты что?! Да не может этого быть!» — и ей придется сбегать за ранцем, и достать дневник, и открыть его, и вот тогда только он недоверчиво тряхнет головой и спросит, как же это она сумела так хорошо написать работу. А Том облокотится о дверной косяк: «Чао, фазер» — и спросит, а чего это он не пришел домой и не отвез его на тренировку; ему пришлось ехать на велике. Но в общем-то, не станет долго брюзжать, а пригласит его к себе в комнату, чтобы сыграть ему новый рифф, напевая хрипловатым мальчишеским голосом: «I’m gonna fight ’em off»