Выжжено - [25]

Дважды просить Пфеффера не пришлось. Он тут же встал перед разрисованной стеной и провел пальцем приблизительное направление линии, ведущей от Берлина через Австро-Венгрию, через Болгарию, через…

– Сербию! – воскликнул Гульбенкян. – Естественно. Вот оно. Вечный очаг беспокойства. – Он повернулся к Фридриху. – Любая цепь обладает прочностью её слабейшего звена. Слабейшее звено вашей цепи – Сербия.

– И что это значит конкретно?

– Конкретно? Я не в той ситуации, чтобы иметь право говорить вам что-либо конкретное. Я всего лишь человек, который умеет читать карты. Вы никогда не проведете эту железнодорожную линию до Багдада, и этот план оборвётся когда-то и как-то именно на Сербии. Попомните мои слова.

Фридриху Вестерманну и впрямь ещё не раз пришлось вспомнить слова Гульбенкяна.

После разговора с армянином и после подтверждения его полномочий по телеграфу из Берлина Вестерманн и Пфеффер поехали назад в Мосул. Ожидающие их рабочие приступили к разработке альтернативной трассы, которая после Самарры обходила стороной места, где просачивалась нефть. На условленную встречу Гульбенкян привёл с собой группу специалистов; большинство были из Англии, но среди них оказалось и несколько русских, с которыми взаимопонимание достигалось с великим трудом. Что они там затевали с этой нефтью, которая тут только портила почву, Вестерманн вскоре упустил из виду. У него были другие заботы.

Работы над Багдадской дорогой продолжались. Компания Круппа поставляла рельсы, фирма «Филипп Хольцман» строила великолепные вокзалы, а железнодорожные инженеры прорывались вместе с армией рабочих, число которых вскоре дошло до тысячи, сквозь анатолийские горы и перебрасывали мосты через долины. Свыше сорока тоннелей нужно было прорыть на участке в 64 километра. В самой высокой точке рельсы прокладывали на уровне почти полутора тысяч метров, и это в непроходимой, недоступной местности. Однако, невзирая на все технические сложности, на финансовые проблемы и все те инциденты, про которые никогда не знаешь, были ли это несчастные случаи или саботаж, – черточка на карте, изображающая продвижение строительства, постоянно ползла вперёд.

Но со времени разговора с Гульбенкяном Вестерманн уже другими глазами читал новости, а также директивы и указания, приходящие из Берлина. И как он только мог быть таким наивным? Разумеется, речь шла об экономических выгодах для всех участников, и об этом много говорилось. Однако между строк нетрудно было вычитать и военные, и стратегические интересы. Не только Германия стремилась усилить своё влияние в регионе, но и султан этой железной дорогой хотел усилить стальной позвоночник своей идущей к закату империи. Финансовые гарантии, которые он давал проекту – то, над чем Фридрих Вестерманн никогда прежде не задумывался, – были достигнуты, так как появлялась возможность в будущем быстро и просто рассылать свои войска по железной дороге.

Ещё до того, как трасса была промерена до конца, лихорадка, от которой он с трудом оправился, заставила Фридриха Вестерманна искать перевода на другую должность. Со спокойного места за письменным столом – сначала в Берлине, потом (после того как женился и жена захотела уехать из большого города) в окрестностях Хемница – он всё же продолжал следить за развитием проекта. В каждой газете он искал в первую очередь сообщения о продвижении строительных работ, выписывал вестник Анатолийской железнодорожной компании и поддерживал контакты со своими прежними коллегами.

Кое-что из того, что он узнавал, наполняло его ужасом. Мало того, что осенью свирепствовала тропическая лихорадка, а зимой инфлюэнца, и что разбойничьи банды нападали на рабочих, – стало известно также, что османское правительство всё чаще использовало труд каторжан, которые содержались в жутких условиях, получали только хлеб и воду. Если они во время работы падали замертво, их зарывали тут же, рядом с железной дорогой. Рассказывая Фридриху об этом, люди приглушали голоса, а в глазах у них стоял ужас, и тогда-то Вестерманн впервые порадовался, что уже непричастен к этому.

Первые двести километров участка, по которому начали регулярно ходить поезда, были торжественно освящены лишь на Рождество 1912 года.

А потом и впрямь грянула Сербия.

В отличие от своих земляков, Фридрих Вестерманн с самого начала заявил, что вокруг убийства австрийского принца поднято слишком много шуму. При всём уважении к жизни и власти, мыслимо ли, чтобы смерть престолонаследника оправдывала начавшуюся мировую войну, к тому же между всеми основными европейскими державами? И почему никто, кроме него, не задаётся таким вопросом?

Втайне он признавался себе, что его бы и не беспокоил этот вопрос, если бы не тот впечатляющий разговор с Гульбенкяном. А так ему казался исключительно подозрительным сам факт, что злодеяние произошло именно в Сараеве – городе, через который проходила линия всё ещё не достроенной железной дороги на Багдад. Это было уж никак не побочной деталью.

Его давешний сотрудник, Ганс Пфеффер, похоже, воспринимал всё точно так же. Во всяком случае, незадолго до того, как война и в самом деле разразилась, Вестерманн получил от него открытку – из Соединённых Штатов, куда кёльнец, как он писал, эмигрировал ещё в прошлом году. «Думаю, я окажусь прав в том, что касается автомобилей!» – приписал он в конце.