Выжившие - [45]

Следующей мне попалась конфета с черной смородиной или чем-то очень похожим. Она напомнила мне о походах на пляж. Я отключился, вспоминая запах тепла и раскатывание пляжных полотенец, песчинки под ногами. И когда снова вернулся в реальность, София произнесла «кухонный нож».

– Он описал пулю? – повторил я последнее, что слышал.

– Он сказал, что это маленький металлический шарик, который я узнаю, потому что это не часть его ноги и он не должен находиться там.

– И тебе было семь лет?

– Ну, может, восемь или даже девять, но точно не старше. Отец лежал на столе лицом вниз, закусив ремень, а я кухонным ножом ковыряла рану, пытаясь обнаружить пулю. Он издавал ужасные звуки, но велел продолжать, несмотря ни на что. Не помню, чтобы меня взволновала кровь. Я знала, что отец хочет, чтобы я продолжала делать то, что делаю.

Она мелко нарезала овощи и бросила их в кастрюлю, затем засыпала что-то, напоминающее булгур.

– Так ты нашла пулю? – спросил я.

– Нет, я нашла гвоздь.

– В смысле?

– У бандитов, наверное, не было пуль, и они зарядили дробовик гвоздями и другими маленькими кусочками металла. У отца и началось заражение именно потому, что в ногу попал гвоздь, а не пуля. Как только я достала его, отец пошел в больницу.

– С ним все было в порядке?

– Зря он не обратился в больницу раньше. Рана зажила, но нога все равно болела до конца жизни. Я сохранила тот гвоздь. Он все еще у меня, наверху.

– Твой отец жив?

– Ты хотел сказать, был ли жив, когда все случилось?

Я не хотел так говорить, но все же кивнул.

– Нет, он умер года четыре назад.

Кухня наполнилась запахом еды. Газ был включен. Запахло настолько совсем как прежде, даже несмотря на небольшую затхлость воздуха, что я не успел подготовиться к вспышке ностальгии, которую во мне вызвал этот аромат.

Воспоминания накрыли волной, и к глазам подкатили слезы. София посмотрела на меня, и я сказал:

– Дым.

Но в кухне не было дыма.

– Он умер от сердечного приступа, – произнесла она, – и всегда находил забавным, что я хранила тот гвоздь. Именно поэтому я и стала работать на кухне, во всяком случае, я так считаю. Для меня кухня была первым местом, где я почувствовала себя взрослой, сделав для отца то, чего он не мог сделать сам. – Она вздохнула. – И я рада, что он не дожил до встречи с моим бывшим мужем и не увидел конца света.

– А кто был твой муж? Ты упомянула, что он связан с этим отелем.

– Подойди сюда, – позвала она меня. – Попробуй.

Я встал, обошел плиту и подошел к ней. София протянула мне ложку. Совсем как в той жизни.

– Чуть больше перца? – сказал я.

Она кивнула.

– Да, я тоже так считаю.

Я вернулся на свое место.

– Мой бывший муж владел этим отелем. Вот почему я работаю здесь.

– Значит, он не просто управлял им?

– Он владел им.

– И его не было в отеле, когда началась война?

Она немного помолчала.

– Нет.

– Так он стал бывшим мужем до или после Дня Первого?

– Тебя это не касается. Слишком любопытный. – Отвернувшись, она продолжила заниматься супом. – По-моему, на сегодня я рассказала достаточно.

– Не хочешь рассказать о своей матери?

– Нет.

– Ладно. Спасибо, что согласилась поделиться своей историей.

Она пристально посмотрела на меня:

– Есть что-нибудь новое о той девчушке?

– Пока нет. А что?

– Просто любопытно. Не понимаю, зачем тратить столько сил впустую.

– Я и не трачу силы впустую.

Она пожала плечами:

– Люди видят тебя повсюду.

– В отеле убили девочку.

– Ты же знаешь, правильного и неправильного больше нет. Все, что было раньше, теперь не имеет никакого значения.

– Я так не считаю, – ответил я, возможно, слишком вызывающе.

– Никто не придет исполнять закон. Ну, выяснишь ты, кто ее убийца, и что дальше? Ведь никто не придет за ним. Что будешь делать? Или считаешь, теперь ты закон?

Я нахмурился:

– Нет. Я всего лишь считаю, что человеческая жизнь по-прежнему имеет значение. И это значение несколько больше, чем просто… выжить любой ценой.

Не глядя на меня, София произнесла:

– Только ты так и считаешь.

– Ну, это вряд ли.

Она улыбнулась, но скорее себе, чем мне:

– Не знаю, хорошо ли, так считать. Или просто наивно.

Я спросил:

– А что ты делала в тот день?

– Хотела уехать, а потом поняла, что мне некуда ехать.

– Ты не заметила ничего странного?

– Странного… – Мне не удалось уловить, усмехнулась она своей мысли или нет. – Нет. Я была счастлива, когда большинство людей покинуло отель и все стихло.

– Ты любишь детей? – поинтересовался я, хотя собирался задать не совсем тот вопрос, который произнес вслух.

– Я не могу иметь детей, – проговорила она, словно отвечая на совершенно другой вопрос.

Не знаю, давала ли она мне таким образом понять, что разговор окончен и пора уходить, но от ее слов стало неудобно. Так или иначе, я собрался и пошел в свой номер, чтобы записать ее рассказ. Мне потребовалось некоторое время, чтобы стряхнуть с себя холодность ее тона.

Я записал: «Считаешь, ты теперь закон?», и от этого вопроса на бумаге веяло той же враждебностью, как и при личной встрече. Интересно, какие выводы можно сделать о человеке с такими мыслями.

И еще одно ее замечание было внесено мною в записки, на случай, если оно окажется уместным позже: «Ну, выяснишь ты, кто ее убийца, и что дальше?»