Выжившая - [78]

– Хочешь, чтобы он тебя сожрал? – уголок мужских губ дергается, и я принимаю это мимолетное проявление эмоций за первую победу.

– Отдался инстинктам, – ободренная реакцией Дилана, улыбаюсь в ответ и вновь невольно напрягаюсь, заметив мелькнувшие в космической мерцающей темноте фосфорно-белые зубы. – Ведь именно этого хищник хочет от меня, – просунув руки за спину, неторопливо веду собачку молнии вниз и позволяю тонкому платью весьма эротично сползти по телу и темной лужицей растечься под ногами. Хотя бы здесь не облажалась. Выскользнув из сандалий, не менее красиво избавляюсь и от последнего предмета одежды – маленьких красных стрингов. Нет, я не готовилась. Инстинкты… Они всему виной, а еще этот галлюциногенный свет. Я в раю для наркоманов. – Как тебе такой путь к освобождению? – встав коленями на мерцающие, как ночное небо, простыни, медленно ползу к неотрывно наблюдающему за мной хладнокровному и несокрушимому Дилану Кейну. Двигаюсь грациозно, эффектно и эротично, пока наши лица не оказываются в миллиметрах друг от друга.

– Боюсь, что ты не совсем правильно меня поняла, – не моргнув, не вздрогнув и даже не изменив скорости и глубины дыхания, с леденящим спокойствием произносит Дилан. Ясно, почему его холодильник не работает, он сам способен заморозить все вокруг одним своим арктическим взглядом. Все, но не меня. Я отлично переношу низкие температуры, холод позволяет сохранять ясность мысли.

– Я знаю, что ты чувствуешь, – приглушенно шепчу, обдавая горячим дыханием плотно сжатые мужские губы. Положив ладони на равномерно вздымающуюся грудную клетку, прижимаюсь набухшими сосками к каменному торсу. – Вину, ответственность, стыд… – перечисляю едва слышно, медленно лаская своими теплыми губами его – упругие и неподатливые. – Сожаление, что ничего не можешь изменить, исправить, повернуть время вспять, – вдохновенно продолжаю монолог, глядя в сумеречные разрастающиеся в диаметре неоновые зрачки. – Одиночество и беспомощность, – дерзко оседлав мускулистые бедра, запускаю пальцы в жесткие светящиеся фиолетовым волосы. Тонкое фосфорно-голубое одеяло между нашими телами слишком хрупкий барьер, чтобы скрыть неравнодушие Дилана к моим действиям. Его тело твердое, сильное и обжигающе возбужденное. Опасность и желание – тот еще адреналиновый микс. Эффект похлеще, чем от крепкого алкоголя. Шевельнувшийся в глубине подсознания страх испаряется, и я теряюсь в опрометчивом безотчетном стремлении прикоснуться к притаившемуся зверю, слиться с его темной энергией.

– Ты чувствуешь гнев и ярость. Тебя разрывает на части чувство несправедливости. Сковывает, не оставляя выхода, – я провожу кончиком языка по линии его нижней губы, оставляя люминесцентный след от слюны. – Ты наказываешь себя за таящуюся внутри злобу и считаешь, что заслуживаешь самой чудовищной кары. Ты перенес на себя личность монстра, взял ответственность за его преступления и создал себе тюрьму, назначил наказание и отбываешь срок, – моя ладонь соскальзывает на его каменные грудные мышцы, накрывая область сердца. Оно бьется там немыслимо ровно. – Но ты не он, не твой отец, Дилан. Ты не виноват. Мы не несем ответственность за совершенные другими людьми преступления, не должны винить себя за гнев, и не обязаны искупать чужие грехи, – я заставляю себя отстраниться, всматриваясь в блуждающие по застывшему лицу Дилана неоновые тени. Словно высеченные из мрамора черты лица неподвижны, в глазах арктическая пурга. – Мы не должны наказывать себя за то, что мы выжили, а они… нет, – мой голос рвется, как и бешено бьющееся сердце. – Я понимаю, Дилан, – хрипло бормочу, наклоняясь к его уху. – Никто другой… Никто кроме нас не способен почувствовать то, что пережили мы. Я знаю, я верю, что ты хотел бы спасти меня. И других… Спасти всех. Ты бы смог, будь у тебя шанс, – заключив его лицо в ладони, снова смотрю в немигающие фиолетовые глаза. – Частично мы оба все еще там… Во тьме. Но можем освободиться, если признаем, что нашей вины нет. Никто из нас не смог бы убить, – качнув головой, говорю я. – Мы другие, Дилан.

– Мы действительно другие, Шерри, – он внезапно нарушает молчание. Его голос звучит ниже, чем несколько минут назад. – Это единственная фраза, сказанная тобой, имеющая хоть какой-то смысл, – Дилан ненадолго прерывается, пока я насупившись пытаюсь вникнуть в смысл его слов. – Люди так устроены, Шерри, – бесстрастным тоном продолжает он. – В большинстве своем им приятнее слышать ложь и лицемерие. Они настолько привыкли к фальши и наигранности, что когда говоришь им правду, они вежливо улыбаются, начинают хохотать или корректно намекают, что шутка не удалась, но если ты настаиваешь, то они отворачиваются и перестают тебя замечать, решив, что ты сумасшедший.

– Для тебя твоя истина реальна, как и эта тюрьма, из которой ты можешь, но не хочешь выйти, – с сожалением говорю я, погладив его по щеке. Мое сердце болит и ноет. Не знаю, на что я рассчитывала, когда говорила все это. Надеялась помочь? Достучаться? Думала, что голые сиськи, на которые Дилан почти не взглянул, усилят терапевтический эффект?