Выверить прицел - [3]

Первое. Среди «светских» людей немало тех, кто знаком с Писанием и не слишком оторвался от своих корней.

Второе. Творчество Шекспира и Мольера, возросшее на почве английских и французских реалий, впитало в себя всё богатство национального бытия. Нам обычно пеняют на то, что мы читаем Шекспира на иврите; в переводе, мол, неизбежно теряются многие тонкости и красоты языка. Это в самом деле так, и все же подлинное переживание преодолевает языковой барьер. После того как вышла моя книга, мне позвонила бывший министр культуры, весьма антирелигиозно настроенная женщина, и говорила со мной долго и с большим волнением. Очень много положительных отзывов было о языке, что свидетельствует об уважении к ивриту.

— Большинство пишущих людей рассказывают о моментах душевного надлома. Вы тоже об этом пишете.

— Верно. Можно писать и об этом. Но я пишу и о том, что такое молитва, как держать ответ перед Богом, что есть Вера. Я думаю, что если мир религиозного человека глубок, то и написанное им будет глубоким.

— Творчество и галаха: к вопросу о границах противостояния.

— Я, прежде всего, человек галахи и считаю ее важнейшим институтом сохранения особых свойств, характера, а также культуры еврейского народа. Описывая мир чувств, я никогда не преступлю предписаний галахи. Если между ними возникнет противоречие, галаха для меня важнее. Это ответ раввина. Писательский же ответ такой: поскольку мой религиозный мир подлинный, искренний, такой проблемы просто не возникает. Наиболее яркий пример тому вопросы нравственности. Дело, на мой взгляд, обстоит в принципе так: если тебе хочется что-то рассказать или поговорить о чем-то, а галаха тебя ограничивает в обнажении этого «чего-то», то право на ее стороне. Но на более глубоком уровне все несколько сложнее. У человека, для которого галаха является органичной частью внутреннего мира, а не формальной обязанностью, просто не возникнет внутреннего противоречия между одним и другим. Такой человек сам живет скромной и сдержанной жизнью, и галахические предписания ему не просто понятны, они являются частью его личности. Ведь галаха существует не для того, чтобы наложить на нас оковы, но чтобы помочь нам и поддержать нас. Именно законы, регламентирующие нравственное поведение, призваны помочь нам в тяжелых ситуациях. Я считаю непозволительным преступать их границы — ни ради искусства и литературы, ни ради кино. Моё мнение по этому вопросу однозначно.

— Но впечатление такое, что многие религиозные люди, занятые в творческой сфере, так не считают…

— Поэтому я и не принадлежу к ним.

Даже находясь внутри мира йешив, следует остерегаться подражания. Одно из самых отрицательных явлений в мире искусства — подражательность. Есть учащиеся, у которых порыв к творчеству идет изнутри, и ты это чувствуешь. Другие же пишут, и это ты чувствуешь тоже, потому лишь, что это дань моде. Сочиняют стихотворение, чтобы повысить свой статус в глазах товарищей. Я всегда говорю им: ты должен быть собой, и только собой.

— С вашего позволения, я хочу перейти к самой книге. В интервью с вами, которые я читал до сих пор, не уделяется достаточного внимания внутреннему напряжению, которое в ней есть. Ваш рассказ начинается с благословения луны на исходе Судного Дня в начале войны, затем вы описываете благословение месяц спустя, по прибытии героя домой в первый отпуск, и заканчиваете тем же благословением еще через два месяца.

— Ключом является обещание Бога Яакову, что не будет ему ущерба ни в чем, не будет причинено никакого вреда. Что значит «обещано ему»? В чем глубинный смысл благословения амшиновского ребе на исходе Судного Дня? Соотношение между обетованиями и действительностью есть, в сущности, один из центральных мотивов книги. Второй мотив, понятно, выражен в словах «Мир вам!», словах особо значимых, которые произносятся в благословении луны трижды. Это и жажда мира, и желание оградить вас от всякого зла. Третья линия — суть этого благословения. Наши отцы считали, что умаление, сокрытие луны и последующее ее возрождение символизируют судьбу народа Израиля: из глубочайшего падения он возрождается снова. И Война Судного Дня осмысляется в книге в этом аспекте.

— О вашей встрече с амшиновским ребе и о его не осуществившемся благословении. Вопрос: как вы относитесь к молитве, которая остается без ответа?

— Да, это центральный вопрос книги. Я хочу отметить одну важную вещь: я пишу роман, а не теологический трактат или труд по философии. В нем я описываю жизнь человека. А жизнь человека сложна. Есть в ней то, чему ты можешь дать объяснение, и то, чему объяснения нет. Я не ухожу от ответа, но и не говорю, что он у меня есть. Все это переплетено, как и все события человеческой жизни. Книга пишется не для того, чтобы давать ответы. В ней описаны движения души и мыслей. Я помню, что в юности прочел очень интересную статью об «Отелло». Одна из загадок в творчестве Шекспира — это внутренняя противоречивость образа Отелло. Кто он — жестокий насильник или мягкий человек? Тот критик написал поразившую меня вещь — что Шекспир вовсе не строил образы своих героев, он их отображал. Если ты создаешь какой-то образ, то возражение по поводу его противоречивости уместно. Но если ты лишь отражаешь существующее в жизни, то ведь жизнь сама полна противоречий.