ВьЮжная Америка - [7]

— Но ты объясни, что вот тут пусть не укорачивает, а срежет дугообразно, — добавила Валентина.

Я перевел: двумя пальцами показал ножницы и сделал ими круг где-то за Валентининым ухом. Чтобы не выглядеть глухонемым идиотом, каждое свое движение я комментировал попугайскими словами «эсо, эсо, эсо». Парикмахерша кивала, хотя явно ровным счетом ничего не поняла. Я вздохнул, уселся на диван, и мы с Машей принялись рассматривать модные журналы.

Отдыхавший, но внимательно следивший за нами мужичок — второй парикмахер — вдруг заявил уверенно и радостно, что мы русские. Я подтвердил, но поддерживать его попытки поговорить о Горбачеве не стал — мне это надоело и в других странах. Тогда мужичок стал рыться в ящике под зеркалом и вытащил оттуда кассету, которую тут же впихнул в магнитофон и включил, страшно довольный и счастливый, как именинник. С этого момента все были вынуждены слушать неведомые мне заунывные арии на русском языке, какие-то декадентские рыдания, не имеющие к русской музыке никакого отношения. Где он раздобыл эту гадость? Какой же болван!

Самое удивительное в этой истории то, что всего через полчаса, когда прическа была закончена, Валентина, придирчиво оглядев себя со всех сторон, осталась довольна. Мы заплатили три с половиной доллара и ушли, а дешевый магнитофон продолжал рыдать на русском языке.

Выйдя из «Эспирали», мы купили в будочке с фруктами по яблоку и пошли смотреть индейские домотканые товары. Два торговца, явно конкурирующих, расположились на противоположных сторонах улицы и предлагали каждый сотню свитеров, сотню пончо, сотню ковриков и еще сотню всякой мелочи вроде сумочек, поясов, шляп и шарфов. Все — из ламы. Живых лам я пока не видел, но хорошо знал, что в индейских деревнях их должны быть целые стада. А так как для меня что лама, что баран — все едино, то изделия из этих микроверблюдов меня заинтересовали мало.

Кроме одной вещицы, которая оказалась копией старинной индейской картины, причем таких копий американцы увезли в Штаты не одну тысячу штук. Вещица эта — панно из грубой, плотной, до твердости сплетенной шерсти. На панно изображены сидящие у костра индейские женщины, все в шляпах. Женщины сидят в свободных позах, но лиц не видно. Странно, однако эти примитивные угловатые линии, резкие лубочные цвета и лаконичные детали передают именно то впечатление, которое производят на иностранцев коренные жители этой страны: свобода, твердость, уверенность, и при этом — отвернутые от чужаков лица.

Мы прошли пару кварталов вниз, я купил бутылку «Сэвен ап», ни на что не похожую — чрезмерно длинное стеклянное сооружение с пупырышками и округлыми выпуклостями. Опустошив необычную тару, я опустил ее в проволочную корзинку, привязанную к столбу в метре над землей.

Дальше происходит марсианская сцена: торговка напитками спешно выбирается из своей будочки и, бормоча что-то себе под нос, деловито вынимает бутылку из корзины, а затем аккуратно кладет ее в ящик. Я ничего не понимаю. Может, корзина предназначена не для мусора, а для чего-то еще? Мы идем дальше, соображаем, но ответа не находим. Побродив, снова покупаем бутылку воды (загадка не дает мне покоя). На этот раз в бутылку нам кидают две трубочки — пьем через трубочки (бутылка слишком большая, в одиночку не выпьешь). Не переставая пить, я отхожу от будочки шагов на пять, но торговец тут же выскакивает наружу, как чертик из коробочки, и с извинениями пытается мне что-то объяснить, умоляюще (мне показалось, он едва сдерживал слезы) глядя на бутылку. Приходится вернуть ему сокровище. Он кланяется, будто я дал ему десять долларов вместо одного.

«Они их сдают! — осеняет меня. — Они, наверное, обязаны сдавать бутылки, иначе у них будет что-то не так».

О, как я был прав! Не просто «что-то не так», а нечто, не объяснимое никакой логикой. Сама бутылка, пустая, в то время стоила тысячу. Напиток в ней — две тысячи. Замечательно. Где-нибудь в магазинчике я даю три тысячи и пытаюсь унести и напиток, и бутылку. Но не тут-то было: мне возвращают «лишнюю» тысячу и просят выпить тут же, на месте. Я пускаюсь в объяснения, но без всякого успеха — меня начинают уговаривать уже не только продавцы, но и покупатели. Делать нечего, и я пью. Бог с ними, в самом деле. Интерес к моей персоне исчезает моментально — сеньор все понял, сеньор хороший, он больше не будет. Я прихожу к выводу, что это национальная традиция торговли напитками, и в конце концов прекращаю покупать воду в стеклянной таре, даже если мучит жажда, — лучше пройти несколько кварталов и купить банку пива или пластиковый пузырек с минералкой, чем пить из «священной» бутылки.

По Амазонас то и дело ползают автобусы. Они осторожничают, едут медленно, остановки — каждые сто метров. Все автобусы в Кито частные. В основном они принадлежат как раз тем ребятам, которые сидят за рулем. По сути это и не автобусы вовсе, а маршрутные такси, и стоит лишь едва заметно махнуть рукой, как многотонная коробка с полусотней пассажиров послушно останавливается где бы то ни было ради еще одной тысячи. Автобусный бизнес — в состоянии вечной внутренней борьбы и жестокой конкуренции, в чем я не раз убеждался в дальнейшем.