Вьюга - [92]
Бабушка, приоткрыв от удивления рот, уставилась на Сердара. Ее внук говорил с самим Атабаем Кайгысызом? Имя это и на других родичей подействовало удивительным образом — все они как-то притихли, присмирели.
— В кабинете, говоришь, сидели? — сказал Горбуш-ага и искоса поглядел на стариков. — И о чем же промеж вас разговор шел?
— Вы же знаете мой конек: животноводство, будущее Каракумов. Он очень заинтересовался, вопросов много задавал. Потом велел, чтоб я мысли свои письменно изложил. Три дня просидел — написал докладную записку. Предлагали мне в наркомат сельского хозяйства начальником отдела, я отказался…
— Зачем?
— Вы ж меня знаете, Горбуш-ага, меня в начальство не тянет. Мне больше научная работа по душе. В сельскохозяйственном институте преподавать буду. И исследовательскую работу буду вести.
— Ну что ж, и это неплохо, — сказал Горбуш-ага и опять косанул глазом на стариков. — Поговорить бы, да идти мне надо. Может, проводишь меня, Сердар?
— Провожу.
Когда они отошли от кибитки, Сердар глубоко вздохнул и сказал:
— В Ашхабаде-то у меня все в порядке, а вот здесь… — Он махнул рукой. — Ничего у меня с ними не получается, Горбуш-ага!
— Почему? — Горбуш-ага даже остановился.
— Я ведь приехал, чтоб Мелевше увезти. А эти… родичи мои собрались, как тогда, когда в Ташкент не пускали, и ни в какую! Я бы не стал с ними считаться, да снова шум поднимать… У Мелевше и так вся душа истерзана.
— А чего они уперлись? Все ведь вроде улажено.
— Твердят, что сумасшедшая она.
— Ерунда! Все это глупости, Сердар, бабьи сплетни! Я к ней не раз заходил. Девушка в здравом уме, только горя много пережила, молчаливая стала, замкнутая. Бессир ведь до сих пор не угомонилась, все травит ее. Женихов пожилых подсылает, нарочно, чтоб насолить. Ну и, конечно, твердит: опозоренная, ославленная… Только, я думаю-тебе это слушать не пристало, свой ум в голове, разберешься, чего кто стоит…
Подошел один из бригадиров, заговорил с Горбушем-ага. Сердар попрощался и пошел обратно.
Утром в село въехала извозчичья пролетка. В пролетке сидел Сердар. Нигде не останавливаясь, даже не задержавшись у родной кибитки, он направился прямо к кибитке Мелевше.
— Здравствуйте, тетя Дурджахан! Как дела?
— Как дела… Живем…
— Как Мелевше?
Дурджахан ничего не ответила, махнула рукой, а другой рукой закрыла лицо и всхлипнула.
Мелевше сидела в углу, съежившись, словно затравленный зверек. Сердар взглянул ей в лицо. Девушка на мгновение подняла глаза и тотчас же опустила их.
— Видишь, какая она стала, — тетя Дурджахан всхлипнула. — Ни живая, ни мертвая. Доконали!..
— Ничего, тетя Дурджахан, все обойдется! Не плачьте! Все будет хорошо! Все будет прекрасно! Слышишь, Мелевше, прекрасно!
Девушка подняла голову, несмело взглянула на него.
— Тетя Дурджахан! Я приехал за Мелевше. Отдайте мне ее!
— Отдать? Ты хочешь забрать Мелевше в Ашхабад?
— Да. Сейчас, немедленно!
— Ты слышишь, дочка? — Дурджахан быстро подошла к дочери…
— Слышу, мама, — прошептала девушка, уронила голову матери на плечо и заплакала.
И вот они сидят рядом в пролетке, у всех на виду. Пролетка едет медленно: дорога разъезженная, пыльная, и извозчик не хочет гнать. Люди выходят из кибиток, глядят им вслед…
"Увез все-таки свою полоумную!" — говорят одни. "Дай бог им счастья!" — говорят другие. А третьи просто смотрят вслед пролетке и не говорят ничего.
Пролетка миновала ряды кибиток, выехала за село, и извозчик хлестнул вожжами. Взметнулось серое облако пыли.
Когда пыль осела, пролетки уже не было видно. Воздух был прозрачный и чистый.
