Вьюга - [60]

— Не скажите… У нее и жеманства, и хитрости хватит. Когда надо, злость свою в узелок завяжет да запрячет подальше. Аллах с ней, знать ее не хочу! Подальше б только от меня держалась — ничего мне от нее не надо.

— Про жеманство это ты верно. Не дай бог на глаза попасться — взгляд у нее приманчивый, как у дракона.

— Вот она и приворожила Пудака Балду.

— Что поделаешь, Дурджахан, прощать надо, хоть и не по душе он мне. Не чужой, ведь, нашего рода… — Солтанмурад-ага печально вздохнул и, разделив бороду на две равные пряди, провел по ней ладонями. Дурджахан прикрыла рукой рот, задумалась.

— А как ты полагаешь, Дурджахан, — помолчав, спросил старик. — Теперь-то хоть распознал он свою бабу?

— Надо думать, давно себя разоблачила.

— А что, если потолковать с ним? Может, вернется?

— Незачем ему возвращаться. Поздно.

— Лучше поздно, чем никогда.

— Не лучше. Разбитый кувшин не склеишь…

— Ну, не говори так, дочка. И поломанные кости срастаются.

— Кости срастаются, а душа — нет. Белей снега, черней казана, горячей огня, холодней льда, тверже камня, нежней цветка — не найдешь для нее лекарства…

— Верные твои слова, Дурджахан….

— Что было, то прошло, и поминать незачем. Я свою дочь вскормила, взрастила. — без него обошлась. Чего ж мне теперь-то от него надо? Чего ради я покой терять буду? А потом ведь и о другом ребенке думать приходится. Мою дочку осиротил, теперь того ребенка бросит? Не нужно мне это. У меня одна мечта — пристроить дочку в порядочный дом, поближе куда-нибудь выдать, чтоб видеть ее почаще… — Дурджахан опустила голову и выплеснула в очаг остатки чая из пиалы.

Солтанмураду не очень понравилось, что Дурджахан не хочет сходиться с Пудаком. Если б они сошлись, не было бы задачи — делить калым меж двумя домами. Именно поэтому он и завел разговор о возвращении Пудака, но Дурджахан ответила ясно и недвусмысленно, и продолжать разговор расчета не было. Зато Солтанмурад-ага услышал от нее другие, весьма нужные ему сейчас слова: «…пристроить дочку в порядочный дом, поближе куда-нибудь выдать…»

— Хочешь, просватаю твою дочку прямо в нашем селе?

— А за кого? — помедлив, спросила Дурджахан.

— Семья Клыча хочет породниться. Сына его ты знаешь. Он по торговой части, в городе школу кончил. Лавка с городскими товарами в руках. Ты ведь знаешь Гандыма?

— Знаю, конечно…

— Ну и как он на твой взгляд?

— Плохого сказать не могу…

— Вот за него давай и пристроим твою дочку?

— А они заводили разговор?

— Клыч просил, чтоб я к тебе сходил, разведал. Сказать, пусть приходят?

— Может, не стоит так уж сразу, как бы не подумали, что торопимся…

— Да ведь разговор-то у нас с ним не вчера был. Они уж давно интересуются. Ты, конечно, с Акымом потолковать должна, он тебе родня, а что касается нашей стороны, я ничего против не имею.

— Это хорошо, что вы не против…

— Ну так я скажу Клычу, чтоб приходил, — старик оперся руками в пол, собираясь подняться. — Всего тебе наилучшего, Дурджахан!

— Будьте здоровы!

Возле самой кибитки Солтанмурад-ага встретил Мелевше, приветливо поздоровался, окинул ее ласковым взглядом. Девушка встревожилась.

— Мама, зачем дядя Солтанмурад приходил? — спросила она, еще не успев запереть дверь.

— По твою душу, доченька. Сватать.

— Как это — сватать! Мелевше оторопело взглянула на мать.

— Как всех сватают. Семья Клыча прислала его замолвить словечко. Разузнать…

Мелевше молча села в уголок и опустила голову. Мать глянула на нее разок, другой и поняла, что дело нечисто.

— Чего это ты, милая, головку повесила? Разве плохого жениха тебе прочат? По мне, так лучше и не придумаешь. Гандым, сын Клыча, — первый жених в селе.

— Да я и не говорю, что он плох, просто у каждого свой взгляд…

— Вот оно в чем дело!.. И кого же твой взгляд приметил?

Мелевше не ответила.

— Мама, а что ты сказала дяде Солтанмураду?

— Да что бы ни сказала. Раз нет твоего согласия, велю, чтоб не приходили родители.

— Вели, мама! Обязательно вели! Хорошо?

— Хорошо, доченька… Только ты уж тогда не таись от меня, скажи, кто тебе приглянулся.

Мелевше молча поглядела на мать, вздохнула и снова опустила голову. Дурджахан молчала, но Мелевше понимала, что может обидеть мать, если будет скрытничать. Она открыла книжку, которую все еще держала в руке, вынула заложенное меж страничек письмо, протянула матери и быстро вышла из кибитки.

Дурджахан начала читать, с трудом разбирая буквы.

«Здравствуй, Мелевше — Фиалка, прекраснейший из цветов! Я сел писать это письмо, но сердце затрепетало, и карандаш запрыгал у меня в руках, и буквы лезут одна на другую… Первый листок я выбросил, начал писать снова, Не сердитесь, что буквы такие корявые и некрасивые, — все равно рукой моей водила любовь, искренняя и прекрасная.

Мелевше! Вы родились, выросли в счастливое время, свежий ветерок свободы окропил нежные лепестки вашей души животворной росой: они никогда не поблекнут. И я счастлив, что родился в одно время с вами, что мне выпало счастье встретить вас на своем пути.

Мелевше! Черная зима навсегда ушла из нашей земли, к нам пришла вечная весна, солнечная весна, сулящая щедрый урожай. Мы с вами — одни из первых плодов нового времени, новой эпохи, мы обрели духовную зрелость и свободу. Мы вольны распоряжаться своим будущим, своей свободой, своей судьбой! Я слишком многословен, Мелевше, наверное, у вас уже разболелась голова от моей писанины. И все равно я не высказал даже тысячной доли тех чувств и мыслей, которые переполняют мою голову, мое сердце…