Вьюга - [5]

Сотник принял утиральник, глянул на Ульяну, улыбнулся:

— Благодарствую, хозяюшка. Добра водица с ледышками. Такой умываться шибко приятно. А принимать утиральник из твоих рук — много приятней.

Увидев вошедшего мужа, Ульяна отступила от сотника и ответила степенно:

— Рады угодить тебе, гостенек. Пойдем-ко теперича к столу!

Петрищев похлопал Марфушку по плечу и сказал:

— Эх, младена! Тебя бы малехонько пощипать так-то!

Марфушка толкнула ногой решето под лавку, покраснела. Передник у нее холстинный, с лентами по подолу, кофтенка с заплатками на локтях. Лицо белое-белое, красивое, большеглазое. Матовая кожа словно бы светилась при золотистом утреннем луче, пробившемся в окошко сквозь иней.

Сотник полюбовался девушкой и довольный своей шуткой пошел следом за хозяевами в покои.

В обеденной палате был щедро накрыт стол. Братины с медом, пивом, квасом, серебряный кувшин с редкостным белым португальским вином — дар купцов воеводе, всевозможные закуски. Все расставлено на тканой с набойчатыми рисунками скатерти.

— По столу видать — справно живешь, воевода! — одобрительно заметил сотник.

— Какое ноне житье! — ответил Данила Дмитрич, кося хитрыми глазами куда-то в угол. — На кормлении пробавляемся скудно. Не прежние времена. Вот государевы наместники — те жили куда против нас богаче!

— Ноне что-то бояре в наместники в ваши края боле не просятся, — сказал Петрищев. — Или края эти зело оскудели?

— Оскудели, сотник! Ой, как оскудели. На торге, кроме тощей говядины да ободранных зайчишек, почитай, ничего боле и нету. А по осени привозят мне мужики тоже не больно приглядный харч. Ну, кушай, гостенек, что бог послал! — воевода налил в кубки.

Обильно угощая сотника. Данила Дмитрич нетерпеливо поглядывал в окошко. На улице вроде бы стало светлее, вьюжит меньше. Воеводе до зарезу надо было съездить на посад по своим делам. Он сидел как на иголках, беспокойно ерзая на стуле. Гость это заметил:

— Чегой-то ты, Дмитрич, все ерзаешь? Уже не положила ли голуба Ульяна тебе горячих угольев, а?

Ульяна всплеснула руками:

— Такого и в мыслях не держу, чтобы горячих угольев своему муженьку насыпать!

Воевода опрокинул стопку меда и решился сказать прямо:

— Надо бы мне, дорогой гостенек, оставить тебя на время малое, отлучиться на посад по торговым делам.

— Ну, ежели так, то… — гость повел оком на хозяйку, — торговые дела промашки не терпят. Они яко железо в горне: перегорит — плохо, и не докалится — тож не ладно. Знаю, сам в Москве в суконном ряду лавчонку держу.

— На обратный путь для твоих стрельцов я сготовил все, что потребно.

— Добро, добро!

Метель на какое-то время затихла. Ветер налетал лишь порывами. Ульяна выбежала на крыльцо проводить мужа. Сани-кресла давно уже ждали. Воевода тяжело сел на разостланный поверх сена ковер. Молчан на облучке взмахнул кнутом. Ефимко Киса с плеткой за поясом едва успел вскочить сзади на полозья.

Ульяна вернулась в дом, поеживаясь от стужи. Данила Дмитрич вскоре миновал крепостные ворота и помчал к торгу.

Сугробы курились дымными вихорьками, будто по ним, взметая пыль хвостами, бегали белые лисицы. Стало совсем светло, мороз пощипывал носы.

На городскую площадь прибывали подводы из ближних деревень — Калитинки, Гужова, Ловзанги, Надпорожья, Залесья. Андомские гончары выгружали из розвальней на утоптанный снег горшки, крынки, ладки, масляники, цветочники. Подходили посадские хозяйки, смотрели товар, пробовали его на звон. Толстая старуха в овчинной шубе, с головой, закутанной черным полушалком, взяла на ладонь горшок, козенками постучала по его каленому боку, прислушалась: дребезжит или нет?

Баба в шубе-пятишовке разложила на рядне прямо в санях глиняные игрушки. Утушки, медвежата, коровушки — детишкам утеха. Возле бабы толпились замурзанные, посиневшие от холода посадские ребятенки, просили подудеть в утушки-свистульки. Товар у бабы шел не ходко: у покупателей в карманах — ветер. Она поглядывала только, чтобы игрушки не растащили.

Но вот подошла купчиха Серебрина — тощая, длинная, в лисьей шубе до пят и кашемировой цветастой шали. За руку она вела купеческого наследника лет семи от роду. У наследника румяные щеки, нос пуговкой, глазенки глуповатые, но живые. На нем белая шубка, расписные катанки и лисья, как у стрелецкого сотника, шапка. Купчиха сказала:

— Выбирай, дитятко, что те по душе!

Мальчишка стал вертеть игрушки в руках, рассовывать их по карманам. Торговка угодливо подсовывала ему то медвежонка, то пастушонка с рожком. Набив карманы игрушками, наследник взялся за материнскую шубу, опасливо косясь на посадских детей. Купчиха отсчитала торговке деньги и ушла, бережно охраняя свое детище.

Старик-бондарь степенно похаживал вокруг ушатов, треногов, колодезных черпал, схваченных железными обручами. По соседству с ним ловзангский санный мастер немало места занял полозьями розвальней, расписными дугами с кольцами для колокольчиков, а гужовец, подслеповатый старикашка с поделками из еловой драни — коробами, бураками, полубурачьями — расположился на виду у всех, посередке базара. Но и его товар шел плохо. Покупатели все больше тянулись к хлебному ряду, где торговали ячменем, овсом, толокном, мукой, редькой, сушеной и пареной брюквой.