Выступления [Сборник] - [6]

На нынешнем мгновении своей истории Россия преодолела видимые и реально ощутимые цели тоталитаризма, оторвалась от него и уже не вернется в формы бывшего СССР. Но вот сумеет ли она преодолеть все силы притяжения прошлого? Ибо антидемократизм многолик, он вполне может быть и рыночным, и некоммунистическим. Большинство диктатур в XX веке были как раз такими.

Из двух барьеров на пути к демократии — партаппарата и госбюрократии — мы преодолели пока только первый — партаппарат. Пойдет ли на компромиссы второй — госбюрократия? Пока, к сожалению, он усиливается, создает систему, которую я называю Демократурой.

Мы рождаемся в муках. Кареты скорой помощи и пожарные команды нам не помогут.

Так уж повелось в нашей истории. Снова и снова повторяются гримасы власти, игры элит.

И мы постоянно задаем себе вопрос: так кто же мы такие, если многие столетия выворачиваем себя наизнанку, корчимся в судорогах бесконечной гражданской войны — горячей и холодной. Мы совершили четыре революции, пережили две мировые войны, ленинско-сталинские репрессии, которые были не только геноцидом какого-то одного народа, а геноцидом всего народа. Почему?

В истории России было до 20 разных перестроек, начиная с Ивана Грозного. Но все они кончалась провалом. Почему?

Мы с энтузиазмом приняли идею коммунизма, потеряв в борьбе за него более 60 миллионов человек. Почему?

Мы легко подпали под власть диктатуры. Почему?

Итак, бесконечные загадки, которые будут преследовать нас еще многие и многие годы.

Что внушает мне оптимизм и надежду? Несмотря на все трудности и потрясения, кипение страстей и лишения, кризисы и переломы, ситуация в российском обществ в целом не становится иррациональной. Скорее наоборот, в ней нарастают элементы рациональности и прагматизма. Иногда чрезмерные — но это, в сущности, естественно.

Российское будущее будет достойным и великим — но при условии, если забудем о химерах и утопиях и научимся, наконец, буднично и прагматично заниматься простыми повседневными вещами.

Эта проблема — тоже из мира российских загадок, о которых я хотел вам рассказать.

Выступление на конференции «Десятилетие падения Берлинской Стены» Рим, 4 июня 1999 г ДИССИДЕНТСТВО В РОССИИ

Уважаемые дамы и господа!

Среди проблем, о которых сегодня говорили все выступающие, я бы позволил себе повториться и сказать несколько слов о диссидентстве в Советском Союзе и его роли в освободительной борьбе.

Скажу сразу: говорить о диссидентстве нелегко. Задолго до меня много было сказано гневного и покаянного, непреклонно-обвинительного и милосердного.

Нелегко и потому, что появилась тенденция…

Трудно и потому, что протест нашей совести в своей очистительной работе пока что ограничен трагическими судьбами одиночек, тех, для кого Добро было не только нравственной исповедью, но и смыслом жизни.

Убежден, обществу не избежать оценки и самого себя, не избежать покаяния.

Диссидентство — это, по Солженицыну, явление чуда. И оно перво-наперво ассоциируется у нас с именами Солженицына и Сахарова, Ростроповича и Эрнеста Неизвестного, Бродского и Шемякина, Войновича и Коржавина, Чалидзе и Буковского, Синявского и Григоренко, Щаранского и Ковалева, бесстрашных и прекрасных женщин, прежде всего Е. Боннэр, Л. Богораз, Л. Чуковской, Л. Алексеевой и многих других.

Между тем, любое общественное явление не может отождествляться только с конкретными его носителями, диссидентство — в особенности. И уж тем более оценку личности лишь условно можно перенести на явление, как и оценку явления надо по меньшей мере весьма осторожно распространять на личность.

Достаточно задаться вопросом: можно ли, правомерно ли считать всепоглощающим знаком диссидентства только Александра Солженицына, масштабы личности и таланта которого хорошо известны. Или Андрея Сахарова — личность столь же крупную, яркую и талантливую.

Если кто-то ответит на эти вопросы утвердительно, то, спрашивается, как у одного и того же явления оказываются два столь различных символа? На мой взгляд, Сахаров и Солженицын соединились не по собственной воле и не по естественной логике вещей. В свободной демократической стране они скорее были бы в разных политических объединениях. Их бросила друг к другу общая для них сила. Сила эта — протест против официальной установки на всеобщую нетерпимость, на всевластие лжи.

У диссидентства как явления — две стороны. Одна — конкретные люди с их судьбами, идеями, поисками и переживаниями. Люди живые и ушедшие. Люди-жертвы, люди-борцы. Они заявили открыто о своей позиции и отстаивали ее перед властью, да и перед значительной частью общества.

Здесь — одна линия оценок. Урок крайне существенный: и один в поле воин, если личность.

Но есть и другая сторона. Трагедия общества состоит в том, что несколько десятилетий репрессии получали достаточно широкое одобрение в стране. Есть нравственные уроды и сегодня, призывающие предать смерти своих политических противников.

Что знал советский человек о диссидентах? Мало и путано. Знал отдельные имена, их судьбы. Но далеко не полностью, преимущественно из легенд и слухов, как и от наветов, и недоброго отношения. Да и не хотел знать.