Любарь достал из сумки водку, сделал пару глотков. Проснулась зависть ко всем. К Деду, к Матвеичу, к Славику-Чугуну… Подремывают, и душа не болит. Барыш — поровну, а отвечать — бригадиру.
Дед поднялся, спросил:
— Не спишь? А я дремал. Даже сон привиделся. Вроде старые времена. Станица моя, Нижнечирская, с отцом рыбалили… Я — совсем мальчонок…
Лысая голова с венчиком редких седых волос. В черном провале рта один зуб торчит, единственный. Глубокие морщины. Не верится, что когда-то был молодым и даже мальчонкой.
— Разве ныне работа… — качал головой Дед. — Лебедка, сети капроновые, стоят и стоят. А мы — с нитяными. Отжимай их, суши.
— Пора тебе и на отдых, — сказал Любарь.
— Пора… — вздохнул Дед. — Вот Володька доучится…
Он содержал двух внуков, детей непутевого сына.
Любарь вздохнул, и Дед понял его, сказал:
— Обойдется… Впервой ли… Такая уж наша судьба.
И Любарь, ухватившись за слова Деда, горячо заговорил:
— Конечно… Платили бы по-человечески, и на черта тогда все это: рискуешь, прячешься да боишься всех. А сдавать бы честно и получать как люди.
Он снова потянулся к водке. Глотнул и резко поднялся.
— Кончай ночевать, мужики! Пошли!
Славик-Чугун и Мультик, початую бутылку углядев, тоже к ней приложились. Обычно на работе Любарь своих ребят сдерживал, потому что, дай им волю, день и ночь будут пьяными валяться. Но сейчас промолчал.
Подошли к воде, стали неводник цеплять. А в это время наверху, с горы, засигналила машина, сбегая вниз по извилистой, крутой дороге.
Стояли и ждали ее. Любарь узнал красный "Москвич" двоюродного брата и пошел навстречу. Брат с ходу развернулся и, не бросая руля, высунулся из окна.
— Поехали, надо… Привет, мужики! — крикнул он всем другим, помахав рукой.
— Кто сказал? — спросил Любарь.
— Поехали, — повторил брат. — Все расскажу.
Любарь глотнул на дорожку водки, приказал:
— Матвеич, ты — старший. Возьми пару помощников, ловите и все сдавайте. Я приеду.
Он сбросил клеенчатую робу и брюки-ватники, оставшись в свитере и спортивном трико.
Поехали. Брат объяснил коротко:
— Вроде чего-то копают. Велели тебе переказать, чтоб позвонил обязательно.
— Сволочи! — стал ругаться Любарь. — Менторезы! Подлянки! Хапают, глотают ртом и… Дай и дай! А как тебе надо, сразу в кусты. Пить-жрать, так все — кореша, братушки. А теперь — в линьку. Но если на то пошло, я могу кое-что припомнить. И кое у кого зачешется. Погонов, звезд нахватали, дипломов… Рыбка все делала… — кипела в нем злость, не было ей удержу.
Брат молчал и вздыхал до самого поселка. А там привез Любаря к дому, повторил:
— Сразу звони. Он сам велел. Я — на работу. Вечером забегу.
Дома была лишь дочка. Она сидела за уроками. Поздоровалась и снова уткнулась в книжку. Любарь прошел к телефону. Во всей округе лишь у него телефон стоял. Номер набрал — занято, повторил — снова короткие гудки. Наконец ответили.
— Это я — Любарь. Чего там?
— А то не знаешь. Дело-то вонючее. В областном управлении знают. В общем, так, заглохни, чтобы тебя не нашли. Куда-то уехал, далеко. Через неделю звякни.
Любарь положил трубку. Вроде отлегло на душе. Хотя и хорошего мало. В такую пору бригаду бросать не с руки: самая работа. Но ничего не попишешь. Надо делать как велят.
Он почуял усталость, прилег на диван и сразу уснул. Сон его был тревожен. Привиделось ему что-то страшное. Он пытался крикнуть, но лишь застонал.
Дочь услышала, подошла к дивану. Любарь снова застонал и дернулся, словно пытался подняться, и боль исказила лицо его.
— Папа, папа… — позвала дочь и тронула его за плечо.
Любарь сразу проснулся и облегченно выдохнул.
— Что с тобой?
— Снилось что-то страшное.
— А что?
— Не знаю… — попытался вспомнить Любарь. — Страшное какое-то.
Он окончательно проснулся. После тяжелого виденья лицо дочери показалось ему таким милым, что он разулыбался. Дочь не поняла его.
— Ты чего? — спросила она.
— Да так… — ответил Любарь.
В гараже он заправил и прогрел машину, а когда вернулся, дочь собирала портфель.
— Подвезти?
— Нет, мне за Ленкой зайти.
Любарь вздохнул и поехал. А потом вдруг вспомнил, что жене ничего не сказал, решил позвонить ей из телефона-автомата.
— Будут меня спрашивать, — сказал он в трубку, — я улетел в Новосибирск. Николай заболел. Поняла?
— К тебе уже приезжали сегодня, — ответила жена. — Ни свет ни заря. Доигрался?
— Кто приезжал?
— От кого хоронишься, те и приезжали.
— Ну, а ты им чего?
— А чего я им скажу? Шлюх твоих адреса им давать? Я тебя упреждала… Мое сердце чуяло…
Любарь повесил трубку. "Говорила да чуяла…" — эти речи слыхал он тысячу раз, уже наизусть выучил.
Пора было уезжать, не маячить в поселке.
Пост ГАИ на окраине, перед мостом, миновал он с холодком в сердце. Проехал, поднялся на мост, на высокий задонский берег, и погнал машину. Асфальтовая дорога была пустынна, проселочный грейдер, на который свернул он вскоре, — вовсе безлюден. Жилья тут не было. Попадались порой брошенные хутора, летние скотьи базы, и все.
