Высота - [4]

Кузнецов не ответил ничего, понимая его и молча соглашаясь. Конечно, погибать никогда не к месту, но погибать кому-то на войне все же надо, без этого не обойтись. Он помнил всегда об этом, но ему удавалось, хотя и ценой немалых усилий, отгонять такие мысли, потому что оставаться наедине с ними и воевать было нельзя. Но если в начальных боях, пока толком не был еще обстрелян, каждая пуля, каждый осколок казались твоими, то потом, со временем это несколько отошло - пришла, хоть и лет всего ничего, фронтовая мудрость. С ней воевалось проще и надежней, однако ощущение близкой опасности совсем не проходило никогда, оставалось, потому что она всегда шла рядом, могла в любой миг выбрать и тебя. И вот теперь, когда стал, хотя и далеко еще, как бы проглядываться конец войны, такое ощущение возвратилось ко многим вдруг еще более обостренно. Не дожить до близкой победы, погибнуть, пропасть, когда долгий и тяжкий путь в скором повернет к домашнему порогу, - в этом крылась великая и обидная несправедливость. А бои шли тяжелые и непрестанные: немцы не хотели отдавать эту землю, судорожно цеплялись за каждый клочок...

Наверное, обо всем этом думал Головин, и Кузнецов ничего не ответил ему, промолчал.

- А Котов правильно сказал, - бросил вдруг Головин, - чуть что опять нашим орудием любую брешь затыкают. Как штрафниками какими... Негоже так, командир. По-моему, и этот хлеб надо на фронте делить поровну.

- Насчет штрафников ты хватил, конечно. Факт! - урезонил Кузнецов. Напротив... А ты вот скажи мне: чего это Сименцов появился? Опять в расчет просится?

- Да нет, совсем вроде бы.

- Как это совсем? А приказ?

- Сам вам доложит. - Головин помолчал, потом не удержался, прыснул со смеху.

- Ты чего?

- Да как же! Приходит. Весе-е-лый, глазами играет, ровно пацан нашкодивший. Так и так, прибыл для дальнейшего прохождения службы в дорогом моему сердцу боевом расчете. "Как так? - удивляемся. - Ты же повар, а не артиллерист, топай назад, к своим сковородкам, угощай начальство послаще". А он: "Я же говорил, что не останусь там! Выставили наконец. Ступай, сказали, где прежде был, постреляй из своей пушки. Ну, я манатки в зубы и почесал без оглядки..." - "Что же ты натворил, Сименец?" - спрашиваем. "А я такое меню стал готовить, - отвечает, - глаза б мои не видели..."

- Ай да парень! - Кузнецов тоже рассмеялся. - Ох, хитрец! Что ж, значит, расчет наш опять в полном комплекте. Хорошо, как раз к делу... Разворачивайся, Головин, давай назад и притормози у той лощинки. Кажется, лучше места не найти для подъема.

- Пожалуй.

"Студебеккер" круто развернулся, нащупал колесами свою же колею и помчался по ней, утопая в кустарнике по самые крылья. У лощинки Головин придержал его.

Кузнецов распахнул дверцу, прислушиваясь:

- Заглуши-ка мотор.

Тихо стало вокруг, лишь дождик со снегом шелестел по капоту и крыше кабины. Но вот в эту тишину вплелись приглушенные пулеметные и автоматные очереди: на другом склоне высоты шел бой. Судя по всему, пока спокойный бой, будничный. Тонкий пласт тумана слизнуло с макушки ветром, и теперь хорошо стало видно, что лощинка уходит до самого верха, выгрызая в гребне неглубокий овраг с пологими скатами.

- Слышишь? - спросил Кузнецов, оглядывая лощинку и уже думая о ней как о возможном месте для позиции. На самом гребне орудие окажется на виду, хотя обзор с него, конечно, и дальше и лучше. Здесь же можно будет укрыться.

- Слышу, - отозвался Головин, - стреляют. Должно, бой идет. Но не очень жаркий.

- Вот-вот, давай скорее к дому.

- Хорошенький дом, - усмехнулся Головин. - Прямо хоть на печку блины трескать.

- Не нравится - на высоте другой присмотрим, покомфортабельней. Вид, так сказать, сверху. До моря еще далековато, а то можно бы и с видом на море. А, Головин?

Тот в ответ только головой покачал: ну, командир...

Через несколько минут "студебеккер" остановился возле орудия, и Кузнецов спрыгнул с подножки-навстречу Глазкову.

- Орудие, боекомплект, паек, вода?

- Все готово, командир. Сименцов по приказу явился. И радист прибыл с рацией.

- В самый раз. Цеплять орудие, сейчас же выступаем.

- Есть!

Взводному и Корякину Кузнецов рассказал, что приглядел лощину, будет подниматься по ней и чтобы они шли следом, но не слишком близко - черт знает, залетит какой-нибудь шальной снаряд, наделает беды. Авиации бояться нечего - погода для немцев нелетная.

- А там, наверху, - он кивнул на высоту, - по обстановке. Разрешите, товарищ лейтенант, действовать? Время...

- Давайте, - распорядился взводный, забираясь в кабину корякинской машины. - Мы идем следом. Трогайте!

- Порядок! - Кузнецов стянул с головы шлем, улыбнулся радисту, сидящему рядом в кабине, только сейчас разглядев его: - Что-то ты уж больно молод, парень, а?

Тот смутился, точно виноват был в своей молодости, поправил на коленях рацию - деревянный зеленый ящик с широким брезентовым ремнем. Пожал плечами:

- Послали вот.

- Ты с какого же года? - спросил Кузнецов, стараясь не обидеть. Был радист действительно молод, совсем мальчишка - тонкая шея далеко высунута из шинельного ворота, голый, не тронутый бритвой подбородок, чистые и светлые, как речные голыши, глаза...