Высокое поле - [39]

Болото было небольшое и почти совсем сухое. Летом выпало мало дождей, поэтому Леха смело вошел в зыбкие кочки, погружая ноги по самые колени, как в вату. «Да зачем так далеко?» — изумился он своему рвенью и стал собирать мох прямо под ногами. Длинные волокна выдирались легко и помногу, так что не прошло и десяти минут, как ему уже пришлось уминать мох в мешке и снова докладывать. Мох был свежий, живой, но такой рыхлый, что весь мешок, набитый им, не весил более полпуда. Леха вытащил его на высокое место, к деревьям, и прилег отдохнуть.

Болотце с краю показалось ему еще меньше, но зато еще уютнее и красивее. Этой красоты Леха раньше совсем не чувствовал, не замечал — и все, а сейчас почему-то она ему открылась. Уж не оттого ли, что он стал взрослей? Спросить бы у кого, но спросить не у кого, да и зачем, когда и так хорошо… Вот лежит оно, болотце, как желтое блюдо, а вокруг молоденькие березки. Еще совсем недавно, лет пять назад, дядька хвалился, что нарубил тут хороших берез на дрова, а вот уже снова брызнула молодая березовая поросль, да какая буйная! Не от старого ли корня?

Когда Леха вернулся и высыпал мох, получилась большая куча. Плотники одобрительно крякнули, только Егор лишь краем глаза взглянул на мох и угрюмо произнес:

— Начало есть…

Он недовольно покосился на бригаду, закурившую без его команды, и отошел снова к камням, что врыл Колюха. Плотники перемигнулись, а он стал отмерять расстоянье между ними, сначала на глаз, а потом шагами. В это время у плотников завязался разговор:

— Племянник, что ли? — рыжий парень кивнул на Леху.

— Племя-янник, — ответил дядя, да так ответил, будто сказал «хороший парень».

— В гости, что ли?

— Да, вроде… — неопределенно пожал дядька плечом и, видимо, сам удивился, по какому же случаю Леха пожаловал к ним в такую неподходящую пору. Он был бы не прочь спросить племянника об этом, поговорить, как живут они с матерью, как здоровье бабки, как хозяйство, но ни место, ни время не подходили для такой беседы, он только пожалел, что не выспросил обо всем накануне.

— Это хорошо-о… — протянул рыжий. — Я, бывалоч, любил по гостям ходить. Ой, любил! У нас в округе в каждой деревне родня была и везде меня любили да привечали. Куда ни прибегу — везде меня угощали, бывалоч. Все твердили, что я на таких харчах толще борова буду, а я вырос — и вон: одни мощи вышел. О! Посмотрите! — Он постучал себя кулаком по груди и по ребрам.

— И верно — сухарь, — согласился дядька.

— И отчего это, не пойму, — пожал плечами рыжий.

— Колюха! — неожиданно позвал голос Егора. Злость и нетерпенье слышались в нем.

— Чего? — приподнялся Колюха, как школьник.

— Неужто ты окосел, а? Неужто ты не мог камень-то спиной кверху положить?

— А я как? — робко спросил Колюха.

— А ты его — плечом кверху, да еще спрашиваешь — как! Ты не спрашивай, а лучше скажи, как на этаком горбу бревно уговаривать будем? Сруб-то того гляди поползет с него.

— Гм! подумаешь там — сруб! — ухмыльнулся тихонько рыжий. — Сарай ведь — не церковное зданье: наплевать — и до свиданья!

— Поставим! — вступился за Колюху и дядька.

— Подумаешь — делов-то! — осмелел и Колюха.

— Вам все так — делов-то!

Егор отвернулся от них и курил в стороне один. Все молчали, понимая, что обидели придирчивого старика, и каждый из них знал: стоит только согласиться с ним — и он простит ошибку. Почему так? Должно быть, у Егора было правило: раз согласился — значит признал ошибку, а раз признал — задумаешься и больше не повторишь.

— Это у меня камень вывернулся, — признался Колюха, — а одному не поправить было.

— А мы на что? — вскинулся Егор.

— Вы при деле были, да разве повернешь этакого черта, когда он в яму бухнулся?

Леха сидел теперь вместе с плотниками и старательно поправлял топор бруском. Точил он его долго, даже тогда, когда все вновь принялись за работу. Топор был остер. При каждом прикосновенье пальцем жало его тонко пело, как струна на ветру. Очень хотелось Лехе тоже пройти этим топором вдоль какого-нибудь делового бревна — оттесать сторону или вынуть паз, но он опасался двух дел сразу: спросить у Егора и испортить. Наконец Леха сумел подойти к старику и спросил, уловив удобную минуту:

— Дедко Егор, может, еще надо моху-то.

— А ты как думал?

— Никак.

— Вот и видать, что никак! Да разве хватит одного мешка на пятнадцать венцов, а?

— Так я еще принесу, — сказал Леха и тут же хотел спросить, можно ли потом поработать, но постеснялся своей хитрости. Молча взял мешок и пошел на болото.

Когда он принес второй мешок и высыпал его, то сразу отправился за третьим. Когда высыпал третий, куча мха поднялась еще выше. Плотники по-прежнему одобрительно крякали, но Егор молчал; Леха подождал немного и снова отправился за просеку, считая, что это уже будет лишний мешок. Возвращался он уже заметно утомленным. Он согнулся и вяло переступал, путаясь ботинками в сухом вереске. Этот мешок он высыпал медленно, сопя и покряхтывая. Он ждал, что скажет угрюмый старик, но Егор работал, будто не видел. «Мало, что ли? — подумал Леха. — Ладно, схожу в последний раз». Идти уже не хотелось. Потянулись скучные мысли о доме, о несчастье в нем… Не терпелось узнать, рассчитались ли солдаты за ущерб, но он прогнал от себя эти мысли. Пошел на болото.