Высокое поле - [33]

Справа подымался по круче сосняк вперемежку с ольхами, а на самом верху стоял прозрачный лес, и земля там устлана мягким светлым мхом. По весне в этом лесу часто кукуют кукушки. Любят они, кукушки, окликать зарю. Далеко по росе разносятся их тоскливые крики. О чем они? Может, плачет кукушка о своем бесшабашном бездомье? Или это заговорила вдруг ее кукушечья совесть, и затосковала птица по своим брошенным детям?

— А-а-а-а!.. — донеслось со стороны деревни.

Леха остановился, прислушался.

— Ле-ха-а-а!.. — показалось, кричали ребята.

Он послушал, но решил, что это не его. Вернуться же в деревню он и сам хотел поскорей, пока горит на вершинах сосен закат, а стоит только зайти солнцу — погаснут макушки деревьев, и пусть где-то в полях еще будет стоять свет, — здесь, в лесу, темнота начнет стремительно сгущаться, она поползет из-под каждого куста, из черных дупел, нор, овражков и наполнит весь лес.

— А-а-а-а… — донеслось в последний раз. Кого это?

Лес поредел, потянулся обветшалый забор, и наконец мелькнуло озеро. Леха с облегчением выбежал на плотный после вчерашнего дождя песок и сразу все понял.

— Ушли… — устало покачал он головой, оглядываясь вокруг.

Озеро было спокойно. Оно лежало как чистое зеркало, и далеко-далеко, на той стороне, отражался в этом зеркале высокий противоположный берег. Справа, там, где садилось солнце, вода была розово-фиолетовой. От солнца тянулась по воде золотая дорога, а слева и справа от нее — синева, сгущавшаяся под берегом до черноты. Иногда на воде, почти у самого берега, расходились круги — то играла рыба. Леха знал: вот сядет солнце, тьма проникнет в толщу воды, и оттуда выйдет на мелководье рыба. К самому берегу прижмется малек, за ним — чуть подальше — успокоится в тине средняя рыбешка, а позднее из глубины подымутся и чутко задремлют в камышах, на самом краю обрыва, крупные судаки, щуки, сиги — да мало ли их! Только налим, выспавшийся днем, будет бродить по дну всю ночь и пожирать больную и погибшую рыбу.

Лошадиные следы вели прямо в воду. Видать, Орлик не испугался забора, уходившего в озеро до глубины, — он просто оплыл его, а за ним и все остальные лошади. Куда они ушли — Лехе было ясно. Куда же еще, как не на овсяное поле? Старый Орлик запомнил это поле еще с начала лета, когда ему удалось похватать с краю зеленого овса.

До поля было около двух километров. Леха пробежал их одним духом и еще издали сквозь поредевший опушковый сосняк с какой-то непонятной самому себе радостью увидел, как жарко полыхнул в последних лучах поспевший овес.

Август пришел и сюда. Поле стояло желтое, тяжелое. Леха обходил последние деревья и едва ли не впервые почувствовал движенье времени. Ведь совсем недавно, в начале мая, когда он приходил под этот берег охотиться на весеннюю щуку, то видел издали, как трактор подымал тут черную, сырую землю, еще холодную, которой как раз не боится овес, и вот теперь он за каких-то два с половиной месяца не только пророс, поднялся и налил зерна, но и успел пожелтеть, приготовить себя к жатве.

Леха прибежал вовремя: лошади только-только вошли в посев. Большинство углубилось лишь на корпус. Орлик, тот с деловой жадностью захватывал разбитыми губами метелки овса у самого края — он помнил с весны, что у края вкусный овес, — и только рыжая кобыла Зорька, бессовестно запоролась в самую гущу; она фыркала там, шелестела, переступая тяжелыми ногами, и манила за собой остальных. Нужно было выгнать лошадей так, чтобы они не прошли по всему полю, а вернулись назад, не путая и не наминая овса. Леха, прячась за пригорок, обошел лошадей сбоку, прикинул, как лучше пугнуть их, и только потом вошел в овес и погнал от середины к краю.

Орлик первый поднял голову и радостно проржал, узнав Леху. Остальные испугались и кинулись к опушке леса, там остановились и стали щипать траву. Рыжая кобыла лишь повернулась на шум, но не двинулась с места, оставаясь пока далеко в поле, в безопасности. Леха не пошел за ней. Он приблизился к Орлику, взял его за гриву.

— Ну что, дурак, мало попало, да?

Лошадь скосила глаза, пошевелила ушами, улавливая интонацию, и ноздри тревожно хватили овсяный дух поля.

— Не бойся, не ударю, но связать теперь уж свяжу, вот только в загон прискачем. Понял? Подводишь ты меня. Почуял, что опять водкой пахнет от дядьки Семена? Конечно, почуял… Ничего, вот он скоро на пенсию выйдет — я вам буду хозяин. Не обижу…

Леха вспрыгнул на спину Орлику, свистнул и погнал лошадей к берегу — на тот путь, которым они пришли. Рыжая кобыла жалобно заржала вслед.

— Придешь! — злорадно сплюнул Леха.

И кобыла, в самом деле, сначала медленно потянулась за ними, жадно хватая на ходу пучки овса и помахивая от нетерпенья хвостом, а потом не выдержала и бросилась галопом догонять табун.

4

У клуба не было видно не только народа, но и солдатской машины. «А что же концерт?» — изумился Леха, но когда он приблизился к длинному деревянному зданию, до его слуха донеслись звуки баяна, и стало ясно, что концерт начался.

На крыльцо вышел покурить солдат. Из растворенных дверей слышался приглушенный смех девчонок. Леха вспомнил, что тут где-то должна быть Надька, торопливо, но тщательно заправил рубаху под кушак, поплевал на ладонь и пригладил волосы. Посмотрел на солдата — чернявый, кривоногий — и подумал, что Надька с таким танцевать не пойдет.