Высокое поле - [32]

— Не в клуб ли, говорю, навострился?

— В клуб, куда же еще! — сердито ответил Леха, которому бабка сбила мечту о будущем.

— А поросенка-то накормил?

— Да накормил!

— А матка-та на ферме?

— Где же ей быть! — досадовал Леха, понимая, что будут еще вопросы и даже много, потому что старая хочет привлечь к себе внимание людей, недаром она говорит громче обычного:

— А дом-то закрыл?

— Да закрыл! Иди ты домой, иди!

— А ключ…

— Да без ключа закрыл, иди!

— Без ключа — это ладно, а ты поел ли?

— Да поел, поел! Ну? Чего тебе еще? — Леха махнул рукой и пошел в гору к клубу, но старуха еще громче окликнула:

— Погоди-ко! А лошадей-то отогнал в загон?

— А ты как думала? — оглянулся Леха на ходу.

— А чего ж я шла сейчас и не видала их?

Леха опешил:

— Как не видала?

— Да так, не видала, и все! Весь загон прошла, а их там не встретила, запоролись, поди, опять куда-нибудь. Смотри, дядька-то Семен даст тебе перцу!

«Опять!» Сердце Лехи заколотилось. Он слышал, как кровь надавила на виски и стучала там тугими короткими толчками. «Ушел и всех увел!»

Он уже ругал себя за то, что не стреножил Орлика, и был зол на него так, что, казалось, мог отхлестать его веревкой за его неблагодарность. Он посмотрел на клуб — там толпились уже девчонки и ребята, но он бросился со всех ног к лесной дороге. Досада на то, что он может опоздать на концерт, была так велика, что он едва не оставил мысль о лошадях и о потраве, которая может произойти в эту ночь, и даже о конюхе Семене, на которого постепенно переходила Лехина злоба. «Вот будет опять платить — так ему и надо: не будет напиваться при лошади!» Он уже был совершенно уверен в том, что Орлик увел лошадей потому, что почувствовал от конюха запах водки и понял: пастуха ночью не будет.

Леха остановился передохнуть у воротец загона. Расстегнул повольнее ворот рубахи, снял с жердины оставленную веревку, которой он должен был стреножить Орлика, обвязался ею вокруг пояса, чтобы не таскать в руках, и уже хотел идти, но вдруг насторожился: услышал песню. Она становилась все громче. «Солдаты!» — догадался Леха. Ему еще больше захотелось в клуб, и он убежал бы туда, конечно, не живи в его душе тревога за посевы, которую он вынянчил с детства.

А песня становилась слышнее. Крепкие мужские голоса легко покрывали гул машины, на которой ехали солдаты. Уже можно было разобрать слова:

А для тебя, родная,

Есть почта полевая.

Пускай труба зовет:

Солдаты, вперед!

Да, это были они. Леха понимал, что он немного опоздает на концерт, и, смирившись с этим, углубился в кустарник, потом лесом напрямую, туда, где прошлый раз лошади взломали изгородь. Подлесок пошел ниже, сырее. Он пожалел, что не надел сапоги.

…Вьется, вьется знамя полковое,

Командиры впереди, —

уже слабее донеслось из-под горы, а не от клуба. «Значит, сначала они в деревню, а потом в клуб», — смекнул Леха.

3

Глухо в лесной низине — ни веселой полянки, ни травины на ней — всюду черная прель ольховых листьев, хвои. Только кое-где прозеленит папоротник да подкомельный мох отольет желтизной. Рябина и береза тут не выживают, даже ольха, которой здесь самое место расти Да набирать толщину, и та скоро выбивается из сил, она рябит мелколесьем, уступив место могучим соснам. Не угнаться ольхе за их богатырским ростом… А сосны, стремясь к солнцу, высоко в небо вытягивают из низины свои ровные, гладкие стволы, стараясь сравняться вершинами с лесом, что стоит рядом, на горе. В густом перегное много пищи их корням, быстро растут они, поднимая все выше плотную шапку темных, густых ветвей. Зимой, в оттепели, сосны сбрасывают с вершин сырые глыбы снега, и тогда по всей приозерной лощине стоит треск — ломаются ольхи внизу. Весной вытает из-под снега свежий валежник, замелькают рядом высокие пни поломанного подлеска, а потом долго будут сохнуть и гнить, держась за омертвевшие корни. Дятел выдолбит в сухостойнике дупло, мелкая птаха углубит его и сделает себе гнездо. Надолго ли? Может, до зимы, пока снова не упадет снег с вершины, или до того, пока лось не коснется мертвого дерева широкой грудью, — так или иначе, но рухнет обломок, рассыплется трухой по темной сырой земле, станет ее частью, а корни сосен всосут эту новую пищу и подымутся еще выше.

Ископыченная дорога уходила вниз и пропадала в чащобе, в промозглой сырости лесного приозерья.

«Тут прошли! — с азартом следопыта подумал Леха. — Это к реке направились, не иначе».

Увлеченный погоней, он бросился к озеру через глухую чащу. Здесь всегда — сколько помнил он — было сумрачно. Нового человека может испугать угрюмость этой лесной дремы, но Леха привык к ней. Здесь в жаркую пору он не раз находил отрадную прохладу, освежавшую не хуже озера. Осенью, по первым заморозкам, хорошо приехать сюда за сухим валежником! А зимой, в ветреные дни, спускаются сюда с горы лоси и пережидают непогоду в затишье. В такие дни все тут желтеет их лежками, и бывает, встретятся здесь лось и человек, смотрят друг на друга и не знают, кто кому должен уступить заснеженную тропу. А весной, иной раз даже поздней, когда в деревне уже начинает пылить дорога, ребята вдруг принесут отсюда тяжелый ком чистого снега, холодного, зернистого — диво!