Высоко над уровнем моря - [6]

Тупо смотрю на коричневую крашеную фанеру подъездной двери. Ей-Богу, всегда говорил, что излишняя впечатлительность в жизни только вредит.

…Под козырьком своего подъезда останавливаюсь, ожесточенно шарю по карманам. Ч-черт, так и знал: сигареты оставил дома, на столе. Несколько минут терпеливо жду прохожего мужского пола, чтобы остановить его сакраментальной фразой: «Извините, у вас сигарет не найдется?»

Жду долго.

Поздний вечер. Прохожие к этому времени подавляющим большинством успели добраться до своих маленьких уютных квартирок, набить живот картошкой или пельменями и комфортно устроиться перед телевизором, лениво переговариваясь с женой, моющей на кухне посуду.

Современная идиллия. Осколки потерянного рая.

Иногда тоже мечтаю о таком.

Правда, только в том случае, если удастся убедить себя, что такая жизнь у меня получится: что вместо стремлений смогу обзавестись привычками, и прошлое, которое не выбирал, больше не сможет определять мое настоящее и будущее. Не будет приходить во снах красными скалами и серыми провалами пропастей, заставляя внутренности судорожно сжиматься над очередным узким карнизом.

И смогу поверить, что женщина, с которой делишь ночью постель, не предаст тебя днем.

В ночь, сверху, из черноты, тихо падает снег. В голову мягкими ударами бьет хмель.

Иногда эти удары становятся ощутимыми. И тогда, чтобы не качнуться, я прислоняюсь спиной к фанере входной двери подъезда. Точно такой же, что хлопнула у меня перед носом некоторое время назад.

Вспоминаю суженые глаза Наташки перед тем, как она повернулась ко мне спиной. Глупо ухмыляюсь в темноту, пожимаю плечами.

Это единственное, что мне остается делать. Не объяснять же в самом деле, что она сама выпустила джинна из бутылки. Пусть довольствуется тем, что получила сегодня порцию романтических серегиных историй.

Сейчас я не в том настроении, чтобы размышлять, как буду мириться со своей подругой. Меня больше волнует отсутствие мужика при пачке сигарет.

Наконец догадываюсь посмотреть на часы: по-второго ночи. Мд-а…

С десяток минут еще топчусь на крыльце, вдыхая полной грудью свежий зимний воздух, и поднимаюсь в квартиру.

Если это, конечно, можно назвать квартирой: дешевая комната с миниатюрной кухней, похожей на колодец прихожей и совмещенным санузлом. Об этом чуде отечественной архитектуры я мечтал почти год, пока не стал зарабатывать чуть больше и не смог себе позволить перебраться из комнаты в коммуналке, населенной старухами из доисторического периода.

Эту квартиру я снимаю у семьи безработных уже второй месяц. Сами хозяева ютятся тем временем в такой же однокомнатной хрущебе у тещи. Если бы не мои триста рублей квартплаты в месяц, муж и жена — инженеры с какого-то оборонного завода и пятиклассница — дочь, давно бы положили зубы на полку. Поскольку им было просто не прожить в Москве на свои куцые пособия и пенсию тещи.

Эти люди до сих пор не могут понять, что благополучное время, в котором они когда-то существовали, кончилось. Гарантированная зарплата, дешевые продукты в широком ассортименте, квартира со всеми удобствами, статус столичного жителя и — уверенность в завтрашнем дне. Все это кануло в Лету.

Я, как и девяносто девять процентов жителей страны, с рождения привык к тому, что в магазинах самого широкого ассортимента бывают только вафли и макароны с консервами, привык обходиться без набора для нормальной человеческой жизни. Поэтому не особо расстраиваюсь по поводу его пропажи. И вообще, даже нынешняя ситуация в оголодавшей, дерганной, замершей в ожидании Москве — рай по сравнению с тем, что мы видели в Афгане.

Меня больше всего волнует другое — наступление сучьих времен.

Полгода я работал охранником в непонятном кооперативе, состоявшем из бывших научных сотрудников закрытого НИИ. Чем они занимались, особо не интересовался. Платили хорошо: пятьсот рублей в месяц — ладно.

Накануне августовского «путча» весь кооператив дружно угодил за решетку. Как выяснилось, ребятишки, воспользовавшись старыми связями в родном институте, долго и не без прибыли приторговывали редкоземельными металлами, а также сбывали заинтересованным лицам научные разработки, невостребованные родным государством, но очень интересные для Запада.

Обо всем этом я узнал на допросах комитетского следователя, которому меня тягали в качестве свидетеля. Но что мог рассказать простой охранник, в чьи обязанности входило сидеть с газовым итальянским пистолетом, только вошедшим в Москве в моду, и резиновой палкой в предбаннике «фирмы»? Ничего.

На вопросы «следака», кого я мог запомнить из постоянных клиентов, обячно отвечал: «В мои обязанности было следить за бегающими глазами и отвисающими полами пиджаков и — не более того».

«Неизбежные исторические процессы» свели на нет работу следователя комитета. А карнавал августа 1991-го года, коему я оказался свидетелем, спас от суда и тюрьмы «мучеников кооперативного движения». Перед КГБ встала уже совершенно другая задача: самому уцелеть в этой передряге. А я, чтобы хоть как-то поддержать штаны, устроился торговать китайскими пуховиками в Лужниках. Пуховики пользовались спросом, и жизнь вроде бы стабилизировалась.