Высоцкий и его песни - приподнимем занавес за краешек - [31]

Приведу одно любопытное свидетельство о том, почему человек идет в горы: "Я понял, что я хотел быть альпинистом, потому что я трус и боялся высоты. <...> Я был на Пике Коммунизма, я был на Памире, я бывал на Тянь-Шане <...> И я с тех пор понял, что люди, которые забираются на горы, они просто боятся обычной жизни. Они просто не могут выдержать обыкновенной жизни, потому что она страшнее любых испытаний, и когда ты идешь вверх, то ты просто очень устаешь, и когда ты даже спишь наверху, ты только устаешь еще больше. Поэтому ты постараешься загнать себя в такую усталость, уже близкую к смерти, чтобы уже ты ничего не боялся. Ты преодолеваешь усталость, и ты готов даже умереть, только чтобы не бояться. В общем, альпинист -- это диссидент. Это диссидент, который боится жизни. И поэтому он забирается на самый верх, чтобы просто преодолеть свой страх перед равниной"108*.

Наша равнинная жизнь -- хоть реальная, хоть песенная у ВВ, -- заставляла жизненное пространство самыми разнообразными барьерами.

И не пробуем через запрет, -

надрывался Высоцкий. Понимая эту проблему в терминах внешнего мира и взаимодействия человека с ним, иного выхода и не найдешь, как вырваться за флажки. Но во взаимоотношениях человека со своим внутренним миром, с атмосферой эпохи все по-другому (а это проблема глобальная, вечная, в отличие от вполне локальной, ограниченной местом и временем нашей социалистической Родины, проблемы несвободы в рамках соцобщества). И всосали -- нельзя за флажки! -- если это прогорклое молоко рабства человек из себя выдавит, он, взглянув вокруг, обнаружит, что "флажков"-то и нет.

Герои Высоцкого рвутся из "здесь" в "там". Но, может, их не устраивает что-то не столько вокруг, сколько в себе самих? И если повернуть вопрос так, то окажется, что волк из "Охоты" все-таки вырвался за флажки. Он не смог преодолеть их вовне, но они исчезли в нем самом.

Герои ВВ стремятся вырваться из "здесь", где обитают умеренные люди середины. Но ведь "здесь" живут не только середняки, а и сами рвущиеся отсюда. И не только живут -- они стали такими именно тут. Значит, дело не в "здесь", а в самом человеке. И может, это просто иллюзия, поиск более легкого выхода: изменить не себя, а свое местопребывание? Уйти от проблем. Внешнее вместо внутреннего. Об этом "Москва-Одесса", да и не только она.

Об этом, между прочим, и "Охота на волков". Пока волк видит во флажках препятствие внешнее, он вечно обречен, вырываясь за флажки, оказываться в новом окружении. Но как только он поймет, что флажки внутри него, -- они исчезнут сами собой.

Не только "здесь", но и "там" надо жить, строить себя и вокруг себя. От этой-то необходимости и пытаются убежать герои ВВ. Туда, где нас нет, то есть нет меня с моими проблемами. Но от себя не убежишь. Тут-то и становится очевидным, что дело не в "здесь" и "там", не во внешних обстоятельствах, а в том, что внутри человека, в его душе.

Мир един, он "здесь", от него никуда не уйти, не спрятаться. И с гор невозможно не спуститься. Они потому для нас и Горы, что -- на время, на миг. В горах -- единение, дружественность, отвага и т. п. не потому, что это горы, а потому, что -- временно. Навсегда в горах остаться можно -- живут же там люди. Но для них горы будут уже не "там", а "здесь"109. Кстати, возвращаться с гор и нужно для того, чтобы они оставались Горами, не превратились бы в обычное место жительства взамен места бегства. Чтобы было куда "уходить".

Суета городов -- "колышек", который был вбит в начале "Прощания с горами". Оставляя в горах свое сердце, мы вбиваем крюк, к которому потом будем подтягиваться снизу, из суеты городов. Нескончаемое движение -- жизнь -и будет проходить между этими полюсами, перемещаясь от одного к другому и обратно, как маятник: вверх-вниз, вверх-вниз... Жизнь-маятник -- такой она предстает в текстах Высоцкого -- от "Прощания с горами" до "Райских яблок".

x x x

В "альпинистском" цикле есть одна особенность: у кульминаций "горных" сюжетов бывает странное разрешение. Конечно, за пиком всегда наступает спад, но такой...

А день, какой был день тогда!

Ах, да, среда...

Это как пелена, которая вдруг спадает с глаз, и ты видишь все не в розовом, романтическом ореоле, а в естественном свете.

Весь мир на ладони, ты счастлив и нем

И только немного завидуешь тем,

Другим, у которых вершина еще впереди.

Дело даже не в том, что зависть -- бытовое, низкое чувство, и как-то диковато ее соседство с ощущением себя на вершине мира, а в несоответствии масштаба этих чувств. Но и в том тоже, что даже по достижении цели, на самом пике, блаженство все-таки не поглощает героя, и след азарта первенства даже и здесь, на самой вершине, не исчезает.

Какая-то болезненность ощущается в пристрастии персонажей Высоцкого к непокоренным вершинам, к первенству. Что-то невысказанное, глубоко потаенное гложет их. Эта червоточина -- неверие в себя. Хоть и заявляет герой:

Что здесь сомнения я смог

В себе убить, -

нет, не удается ему это, потому он и рвется исступленно в горы, раз за разом110. Не верит герой Высоцкого не столько другу, который оказался вдруг, сколько самому себе. Себя он прежде всего тянет в горы снова и снова, ища там подтверждения своему человеческому достоинству111. Он словно не верит, что покорит следующую вершину, не случайно непокоренная ассоциируется у него со смертью: