Вышка - [7]
Я слез на холодный гладкий пол. Начал одеваться.
— Не одевайся, сапоги только…
Пошли. По тусклому коридору метался скрип сапог. Потом — в туалет. В туалете — яркий немой свет. Тишина, только вода где-то: кап-кап…
— Это ты Утебаева ударил? — спросил один и придвинулся.
Я молчал, чувствуя противную дрожь в коленках. Кап-кап… — слышалось где-то.
— Вспышка с тыла!
Я упал на холодный кафель. В голове опять потемнело пробилась жгучая боль, застучала в тяжелую бровь.
— Отжался писят раз.
…На счет «сорок один» руки не выдержали. Пнули ногой. Еще…
Медленно, всем телом дрожа от усилия, приподнялся на онемевших руках.
— Сорок.
Опускаюсь. Только бы не коснуться грудью пола — не засчитают.
— Двва-а…
На счет «пятьдесят» — упал.
— Вставай, пошли.
Встал.
Пошли.
Двор.
— Вокруг плаца бег-гом марш!
Запрыгало в глазах звездное небо. Далекие звезды — запрыгали… Круг. Еще круг. Еще… Откуда-то сверху доносились громкие голоса, смех. На бегу запрокинул голову — на освещенном балконе стояли люди. Потом там пискнула гармошка — и полилось:
Те трое стояли на ступеньках и время от времени слышалось:
— Быстрей! Быстрей!
Скакало в глазах — то яркий балкон, то черный плац… Круг. Еще круг… Еще… Перевернулось — черное и желтое… И черное полетело на меня…
Я стоял на четвереньках, изо рта текло. Будто чья-то резкая рука скрутила внутренности — выворачивало наизнанку, душило.
Потом ослепил свет — коридор. Маячит лицо дежурного. Толкнули к нему:
— Твой до утра.
— Ведро, тряпка — в туалете, — голос дежурного. — Первый, второй этаж… актовый зал… учебные классы…
За несколько минут до подъема дежурный отправил меня в столовую накрывать завтрак.
— Э-э, воин! — остановил кто-то после завтрака. — Пачиму такой грязный? Лень постираться? Времени не хватает?..
— Р-рота, строиться на утренний осмотр! Лейтенант зацепился за меня взглядом, остановился. По смуглому лбу поползла вверх черная бровь, как вопросительный знак.
— Чей это солдат? — спросил, слегка откидываясь назад.
— Мой, товарищ лейтенант, — голос сержанта. Я стою первым, рядом с ним, и голос через его плечо отдается во мне. — Он только что прибыл.
— Что, прямо такой прибыл?
— Так точно, такой прибыл.
— Чтобы немедленно привел себя в порядок. Слышите, Анохин?
— Приведем, — голос через плечо наполняет меня прерывистым звоном.
В учебном классе табурет притянул меня с силой, ни за что не оторваться. И сразу же веки начали тяжелеть, а комната разъезжаться, и фигуры плавают в ней, шевелятся беззвучно. Напрягаюсь — выдавливаю глаза, удерживая на месте смуглое лицо замполита. Вот оно замерло, и послышалось:
— …Еще раз и еще раз: обстановка на зоне крайне напряженная. Выявлено двое, склонных к побегу. Вчера этапом доставлен из «крытой» зоны один орелик: два побега, один с убийством часового. Повторяю, побег… неминуемо… грозит…
Смуглое лицо опять задрожало, превращается в темное пятно. Голос удаляется, подпрыгивая.
— Спишь?
Ударили или показалось? Чьи-то глаза прорываются издалека.
— Не высыпаешься? Ну ладно, выйдем только. Темное пятно отвердело, и голос тоже.
— …Рядовой Андреев заснул на посту и тем самым допустил побег. Его судили — три года лишения свободы. Не в дисбат. В колонию. А в колонии…
Я догадался, что нужно сделать. Потихоньку вытащил из пилотки иголку. Зажал в пальцах так, чтобы не было видно, и начал покалывать левую руку. И темный диск лица впечатался в глаза, голос зазвучал в голове, твердый-твердый.
— …В результате Андреев на пятый день заключения покончил жизнь самоубийством. А теперь — международное положение…
Рука покраснела и разбухла. Но я видел, как «будили» засыпающих с моего призыва. Я избежал этого.
После обеда зачитали список заступающих в караул. Я был назначен дневальным в суточный наряд.
Заступающие в караул отделились, я побежал в душ стираться. Мыла нигде не нашел, драл ногтями свое хэбэ, расстелив его на цементном полу.
Закрытый охапкой формы, кто-то вошел тихо. Скинул принесенное на пол — открылось лицо, как из сизой, дрожащей копирки.
— Тебе стирать сказала… чисто-чисто.
— Кто?
— Дедушки сказала.
Рука моя мокрая отвердевает, хочется с треском прорвать это вздрагивающее лицо, на клочки его.
— Иди т-ты на… — выталкиваю из себя. — С-скотина! Пошел, ну?
— Мой не знай, дедушки сказала, мой не знай, — лицо комкалось, уменьшалось — он уходил спиной. Форму оставил.
Натянул на себя мокрое хэбэ и вышел под солнце. Нужно теперь найти крем, сапоги почистить. А где его взять?
Обошел казарму, остановился в тени, прислонился к белому тополю. Гладкая, холодная кора, пахнет так… Где, где взять этот крем?! Хоть бы не было подъема, как-нибудь, но чтобы не было, не надо… Как-нибудь. Дежурный бросил окурок в ружпарке… и желтые куски казармы повисают в воздухе, и оттуда сыплются все эти…
— Эу, солдатик! — над головой прошелестело. На балконе — над самым забором — сидит девушка в шортах, нога на ногу, и белое колено выпирает, круглое. На ноге сланец покачивается, шлепает по желтоватой пятке.
— Ты чего скучаешь? — выпускает из яркого рта вместе с дымом мягкий, расплывающийся сигаретный голос.
Ну где же, где крем взять?
Герой романа, «странный рыцарь» Анри де Вентадорн, проходит на наших глазах путь от наемника, которому папа Иннокентий III поручает найти и похитить Священную книгу богомилов, — до Главного Хранителя этой Книги, во имя истины избирающего смерть на костре Инквизиции. «Книга была искрой, воспламеняющей костры, — и на кострах этих сгорали люди, несшие свет. Но они сами выбрали свой путь».Из необычного сочетания авантюрности и жертвенности рождается особая притягательность образа главного героя.
Грустные и смешные повести о людях, которые в России были евреями, а в Израиле стали считаться русскими.
Либби Миллер всегда была убежденной оптимисткой, но когда на нее свалились сразу две сокрушительные новости за день, ее вера в светлое будущее оказалась существенно подорвана. Любимый муж с сожалением заявил, что их браку скоро придет конец, а опытный врач – с еще большим сожалением, – что и жить ей, возможно, осталось не так долго. В состоянии аффекта Либби продает свой дом в Чикаго и летит в тропики, к океану, где снимает коттедж на берегу, чтобы обдумать свою жизнь и торжественно с ней попрощаться. Однако оказалось, что это только начало.
Давно забытый король даровал своей возлюбленной огромный замок, Кипсейк, и уехал, чтобы никогда не вернуться. Несмотря на чудесных бабочек, обитающих в саду, Кипсейк стал ее проклятием. Ведь королева умирала от тоски и одиночества внутри огромного каменного монстра. Она замуровала себя в старой часовне, не сумев вынести разлуки с любимым. Такую сказку Нина Парр читала в детстве. Из-за бабочек погиб ее собственный отец, знаменитый энтомолог. Она никогда не видела его до того, как он воскрес, оказавшись на пороге ее дома.
Чтобы написать эту книгу, автор провёл восемь лет среди людей, живущих за гранью бедности. Людей, среди которых не работают категории современного общества. Среди люмпенов, у которых нет ни дома, ни веры, ни прошлого, ни будущего. Которые живут, любят и умирают как звери — яростно и просто. Она полна боли, полна отчаянной силы. Читать её тяжело, и всё равно читаешь на одном дыхании. И, прочитав, знаешь, что ты уже не такой, каким был тогда, раньше, когда открыл её в первый раз. И что снова возьмёшь её с полки — чтобы взглянуть в лицо этой тьме с её вопросами, ответов на которые, быть может, просто нет. 16+ Для читателей старше 16 лет.
Кайлу повезло во всем: с родителями, с друзьями и даже с родным городом. Трава тут выше, чем везде, кузнечики - больше, краски - ярче, солнце - теплее, а тишина - звенит. Правда, рядом - всего-то ручей перейти - находится лес, а в лесу - Институт... Но это совсем другая история, из которой Кайлу с друзьями остались лишь обрывки детских страшилок. Книга собрана пользователем vlad433 ([email protected]) специально для flibusta.is, приятного чтения :)