Выше свободы - [2]

И впервые же появляется возможность понять, насколько это мужественная и трагическая личность. Трагическая не только смертью, но и самой жизнью, удивительно энергичной, плодотворной (редкая неделя обходилась без трех-четырех больших статей), имевшей огромную популярность, чрезвычайно разносторонней и образованной, столь же политической, как и духовной, столь же громогласной, как и тихой, тонкой, нежной, умеющей прикоснуться к душе и извлечь из нее звуки редкой искренности. Кипучая деятельность Меньшикова пришлась на перевал веков, на последнее десятилетие прошлого и предреволюционную, но уже всю в революциях, как в дырах, эпоху нынешнего, и на перевал истории, когда готовилась и случилась катастрофа, которую изо всех сил он пытался предотвратить и, конечно, не мог. Крушение подготовлялось медленно и произошло, где бы ни искали мы виноватых, из недр России; посторонние влияния усугубили разрушительную силу, но не были ее главной причиной, опустевшая душа всегда найдет, за что уцепиться для болезненных наполнений, которые она принимает за спасительные. И сейчас, спустя почти сто лет, "возвращение" Меньшикова происходит в сходных же условиях: перевал веков, совпавший с перевалом тысячелетий, и перевал истории, делающей последнюю и как не победную ли попытку покончить с самостоятельностью России.

Было, все уже было!.. И даже жутко становится от этого сходства и от возвратных кругов, которыми ходит история, так ничему нас и не научившая. Никаких уроков из начала столетия мы не извлекли. России даровано было чудо спастись, пройти через разруху и нищету, выиграть войну, усилить государство, выйти вновь на отметку державной могущественности, но когда пришла пора испытать ту же болезнь разложения, мы оказались перед нею в той же беззащитности, что и Россия монархическая сто лет назад. Надо сказать решительней: мы сами же вызвали в себе это разложение, не приняв предохранительных мер.

Поэтому сегодня статьи Меньшикова читаются с еще большим драматизмом, получив вторую жизнь и вторую безысходность. Но читать их надо: возможно, не будь таких, как Меньшиков, снабдивших русского человека всем инструментарием спасения, история и не стала бы возвращаться к "исходной черте", чтобы предложить вторую попытку спасения. И, возможно, глядя на нас, кое-что, наконец, понявших в мировом политическом хозяйстве, даст она из сострадания и последнюю попытку... Где-то должны же делаться по каждому народу отметки о его готовности защищать себя.

"Что, граждане, не надоели нам эти бесчисленные убийства, грабежи, насилия, ложь, клевета, самая гадкая клевета и брань, захлестывающая волной своей даже высокой Земский собор наш (Первую Думу - В.Р.), от которого мы ждали торжества правды? Не надоели злоба, отравляющая ежедневные отношения, делающая лютыми врагами - родных братьев? Не надоела тяжелая тревога за завтрашний день, угнетающий страх за чужую жизнь и труд, которые каждую минуту могут быть добычей разбойника?"

Нам, гражданам, надоело... Но наша тяжесть, наше изнеможение от этого гнета должны стократ увеличиться, если напомнить, что спрашивалось это М.О. Меньшиковым в июле 1906 года после свобод, вырванных у царя Манифестом 17 октября 1905 года. Спрашивалось, стало быть, у наших дедов и прадедов. Менее чем за год "свободные" безобразия настолько потрясли Россию, что исцелиться от людских разрушений, нравственных и духовных, равно как и от разрушений материальных, Россия уже не смогла. Мы, внуки и правнуки тех, к кому обращался Меньшиков, готовы свидетельствовать о более страшном и мерзостном вале "свободы", обрушившемся на Россию в последнее десятилетие и погубившем могучее государство. Той "свободы", которая является целью, выше которой ничего не ставится. Вернее, цель и "высота" те же - разрушение. Срабатывает она, как динамит, безупречно. Русский мыслитель, автор знаменитой "Монархической государственности" Лев Тихомиров, в молодости баловавшийся динамитом и познавший природу свободы из собственного опыта террориста, подтверждает, что, кроме демократии, "нет ни одной формы правления, в которой воздействие народных желаний на текущие дела было так безнадежно пресечено".

И второй вопрос, словно бы звучащий через все времена и подхваченный Меньшиковым из древности на излете его слышимости:

"Неужели эта ошибка самых вдумчивых и бескорыстных душ в течение тысячи лет - заботы о благочестивых нравах народа, о святости его быта? Неужели ошибка - это бесконечное поучение сдержанности, терпения, снисходительности к ближним, призывы к симпатии и солидарности, похвалы любви и мира, требования чистоты телесной и душевной?"

С тем же недоумением и страхом смотрим и мы сегодня на сознательное, под видом свобод, убиение народной нравственности, на открытое издевательство над нашими обычаями и святынями, надо всем лучшим, что до сих пор спасало человека в его относительной хотя бы чистоте. Есть вещи необъяснимые - перед необъяснимостью факта нарочитого калечения и опустошения жизни мы сейчас и стоим. В эпоху Меньшикова глубинная Россия по своей отдаленности и бездорожью, по извечной недоверчивости простонародья к печатному слову могла и не читать либеральных газет, спускающих зло, и тем уберечься от растления душ. Сегодня телевидение мертвой и грязной хваткой достало до каждой деревни, до каждого угла. "Шантажный", по слову Меньшикова, журнализм, ненавидящий историческую Россию, ухватил в свои руки оружие массового поражения.