Выруба - [40]

— Крепше держите!

Вытаскивает бутылку, протирает диаметр горлышка одеколоном, прижимает это горлышко к язве. Кожа руки, вместе с язвой, засасывается в бутылку — страшно смотреть. Миша (во как его звали!) — орёт, но парни его держат, пока не раздается страшный щелчок: это ядро «Забайкалки» влетает в нагретую бутылку, а кровь и гной следом хлещут туда же!

— Пидарасы! Суки! Пустите, козлы! — орет Миша, извивается, но парни его держат.

Бутылка наполняется всей этой гадостью, и Мамонт пытается оторвать бутылку, но не может — кожа сильно присосалась и залезла вовнутрь уже почти на половину горла.

— Дайте что-нибудь тонкое! — орет Мамонт. — Быстрее!

И ему дают стержень от авторучки.

Пропихав кое-как стержень между кожей и стеклом, Мамонт дает доступ воздуха в бутылку и она (бутылка) — сама отпадает от руки. Миша всё орет, брыкается (здоровый, черт), его еле держат, но боль уже отступает — только кровь сочится, тонкой струйкой по руке. Мамонт аккуратно ваткой стирает кровь, обильно заливает рану зеленкой и приказывает бинтовать.

Через пять минут — операция закончена, рука забинтована, бутылка с кровью, гноем и ядром Забайкалки — в печи, а Миша, наконец-то, отходит и розовеет. Удалось!

Комиссия нашему полку ставит оценку «Удовлетворительно». У Мамонта служба покатила — он год лечит всех, кто не трус, а кто понимает — вставляет им в залупы шары (головки от шахматных королей), шпалы (головки от ферзя) и усы (обычную леску номер пять), за отдельную плату (и за так — для друзей), обильно применяя стрептоцидовую мазь и мазь «Вишневского».

* * *

После отбоя (как обычно), когда совсем стемнело, в каптерке собралась не большая, но очень дружная и проверенная компания.

Выставив одного дневального на улицу, чтобы предупредил, если кто пойдет, а второго посадив на стул у тумбочки, чтобы мог спать, но реагировать на треск телефона, компания начала проводы.

Мамонт отпросился на пару часиков у Кременчугского, пообещав, что пить не будет, чему тот абсолютно не поверил. Мамонт принес в подарок Лехе фотографии всех известных мест военного городка и войсковой части: «Для визуальной памяти!» — как он выразился. Фотографии были бледные и некачественные, но зато таких фотографий ни у кого не было — чтобы весь гарнизон и на память в дембельский альбом!

Шайба пришел со свитой молодых, которые принесли в солдатских котлах жареную картошку, вареный минтай, жареные куски свинины, соленые огурцы, а ещё масло, хлеб и какие-то серые яйца, тоже вареные. Хором, поздравив дембеля Павлова, они испарились.

Старшина Перов обещал играть и петь всю ночь («Щас бы мне гитару в руки!»). Тоже мне подарок — куда бы он делся?!

Аким принес «Командирские» часы с фосфорным циферблатом и боевую гранату РПГ в масляной бумаге с запалом — пригодится.

— Ты где её взял? — спросил Лёха.

— Это малоебущий фактор, — несколько уклончиво ответил Аким. — Владей — пригодится!

Леха был растроган поздравлениями ребят, а Перов уже разливал водку по кружкам.

Первым встал Аким:

— Лёха! Мы поздравляем тебя с окончанием службы! Я скажу так, как ты любишь! Вот мы: я, Шайба, Мамонт — прослужили с тобой год. (Вова — месяц, но без пиздюлей). Короче, братан, — всего тебе на гражданке! Чтобы всё было ништяк и в ёлочку. Ты пиз-дастый пацан, и я…, мы — обещаем тебе, что ТВОЯ Рота Связи — не ударит в грязь лицом, потому что, брат, мы и есть — ТВОЯ Рота Связи! Давай, братишка, чтобы у тебя всё было по уму, и чтобы хуй стоял и деньги были!

Парни с удовольствием встали и выпили за Это! У Лехе от таких слов навернулись слезы на глаза, но он смог сдержаться! Выпив, закурил, иногда мотая головой — отгоняя налетевшую грусть. Вот! Ради Этого — стоит служить!

Помолчали, покурили, стали успокаиваться.

Чтобы снять напряжение, Мамонт обратился к Акиму:

— Ты, это, как на губу-то попал? Мы же ещё вчера утром виделись.

Аким понял, что надо действительно немного всех отвлечь, поэтому стал рассказывать, как можно подробней:

— Да это ни я попал — это Калач попал. Позавчера вечером, в городе, в каком-то кабаке, пьяный наш капитан Калачников кому-то ударил сильно кулаком в лицо. Вызвали патруль — его забрали. Посадили на губу. Вчера утром он звонит мне в штаб и говорит: «Приди — дело есть». Само собой, я пришел.

— Ты мне друг? — спрашивает он.

«Нухуя себе вопросы!» — думаю я, и отвечаю:

— Конечно, друг!

— Тогда, — говорит, — выручай! Мне, — говорит, — срочно свалить надо в город — посиди за меня.

— То есть? — не понял я. — Как я буду на офицерской губе сидеть?

— Я тебе свой китель отдам. Мужикам я уже сказал, что ты будешь за меня — всё будет, как положено. Главное, чтобы вечером на разводе численность совпадала. В наряде «свои» (Кореша его из мотопехотного полка) — не сдадут. Я договорился. Завтра наши заступают — тоже не сдадут — я всё решу, а потом вернусь, когда наши сдаваться будут.

То есть получалось, что сидеть мне два дня и две ночи. Ну, и что мне было делать? Я, конечно, согласился. В случае чего, думаю, — у наших отпрошусь тебя проводить и к утречку вернусь.

Вчера вечером, на разводе — всё спокойно — все сделали вид, что я капитан Калачников. Китель, правда, великоват, и сапоги и брюки — не офицерские. Но «свои» — «не заметили». Вечером и ночью — преферанс, пивка попил с офицерами. У них — не гауптвахта, а санаторий. Еда домашняя — жены приносят. Красота. Всех по имени-отчеству. Они меня тоже по имени — Валерий Иванович — я же Калачников. Сегодня — наш полк заступил — на разводе промолчали. Я думал, ещё ночь придется сидеть, и стал придумывать, чтобы такое придумать, чтобы дежурный отпустил — молодой, ублюдок, ссыт всего. Боялся, что тебя не провожу. Вариантов много разных свалить, но Калача подводить не хотелось — надо было что-то решать. Но к моему счастью, с проверкой приехал Утаганов. Дежурный по караулу — обосрался! Увидел «уазик» Утаганова, прилетел в офицерскую половину, и заныл: