Выруба - [21]

Ермолай решил выйти на двор, покурить, подышать свежим воздухом, прикинуть погоду назавтра.

На небе тучи и снег пробрасывает: «Хорошо, по утру все следы свежие. Только б не проспали».

Всю ночь кто-то бродил в темноте по дому, наступая на бутылки и матерясь. Скрипела дверь и щелкала печь. Душно, накурено и неудобно — у всех какие-то комки под боками. Чешется шея — натерли. В полудреме приходит пора просыпаться — тренькает чей-то наручный будильник. Зажигается свет — рота, подъем!

О, как ненавистны эти подъемы! Бардак полнейший: вещи в навал, где чьи — не разберёшь. Все, вроде, на месте, но до них нужно добраться.

Кто-то пытается раздуть печь — «чаю надо попить»! Кто-то уже пьет холодный вчерашний — «что-то голова болит!» «Чьи унты? Забирай! Портянки не видели? Милое дело в лесу портянки, парни!» И так далее:

— Где мой нож?

— Бинокль чей? — берите.

— Какой идиот оставил патронташ на печи?

Возня и грохот. Переполох, суета. Пахнет перегаром. Рассыпали какие-то скрепки.

— Приедем вечером — подмести надо.

— Саня подметет!

— Пиво где? Есть пиво?

— Какое, тебе, пиво?! — тебе на номере стоять.

— Э! Завязывайте, мужики, бухать! — вы на охоту приехали или как?

— Макарыч, а давай прямо щас на выруба.

— А мы куда?

— На выруба?

— Ну конечно.

— Это бурлеск!

Час бестолково убитый на сборы. Но, слава Всевышнему, машина гудит и греется, чаю попили, кое-как оделись, собрались, слегка брызнули на дорожку — всё! По машинам! От винта!

— Все сели?

— Все-е!

— Ничего не забыли?

— Не-е!

— Ну, с Богом! На Еловку!

Поехали.

В будке холодно — промерзла за ночь на улице. Сидеть приходится на рукавицах. Пар валит изо рта. Рожи мятые, не мытые, со щетиной — хорошо, что не видно — темно, только огоньки сигарет мелькают в будке. «Завязывайте курить, наркоманы!» Все молчат — тяжело мужикам — трубы горят, а тут ещё приходится курить!

Машина встала. Дверь открылась и свежий, спасительный воздух наполнил кислый кунг.

— Загонщики, ко мне.

— Макарыч, можно я в загон пойду? — спросил Ермолай капитана.

— С твоей-то пушкой?

— Я её Семенычу отдам, а у него ружье возьму.

— Годится.

Андрюха благодарно хлопнул Ермолая по ноге. Ему так не хотелось в загон!

Ерема поменялся с Борисом оружием и остался на просеке. «66-ой» пополз дальше, а он с Валькой Микуминым, с Олегом и другими мужиками захрустел снегом по тропинке в глубь леса. Еще было темновато. Но пока они разойдутся, пока машина доберется до номеров — станет светло.

— Шевелитесь, мужики. Просыпайтесь потихоньку. На место придем — там перессым.

Поднимаясь вверх по тропе, Ермолай почувствовал, что мороз-то не шуточный. Сейчас солнце встанет, а на рассвете — всегда прижимает. И он укутал нос в толстый воротник свитера, который ему связала Ирка.

— Так, от сюда начнем, — шёпотом сказал старший загона. — Расходитесь метров на двадцать пять от друг дружки, но чтобы видели соседей. Я закричу — тогда начинаем. Идем все ровно. Стреляйте всё, что увидите — загонщикам можно. И не молчите, если даже увидите стрелков. Замолкаем, когда пересечем границу номеров — а то, ни дай Бог, свои же подстрелят. Ясно?

— Да, — тоже шёпотом ответили загонщики.

— Ну, всё — тогда расходимся!

Ещё какое-то время было слышно, как вдалеке гудит машина, но потом всё резко стихло — (машина перевалила за бугор) и только предательски хрустит снег, когда переминаешься с ноги на ногу, чтобы не замерзнуть.

Ерема переломил двустволку, проверил стволы и патроны. Твою мать! — у него их всего лишь два. Он отдал Семенычу карабин, а патроны не взял. И ему не оставил. Благо у Семеныча магазин на десять патронов — наверное, хватит, если что. А вдруг у него самого попадется что-то в загоне — хватит ли двух. Пока есть время, он бегом сгонял к соседу попросить ещё хотя бы парочку. У того оказался «шестнадцатый». Пришлось бежать к другому соседу. Тот дал две картечи, ехидно улыбнувшись. «Вот, уроды, — подумал Ерема, — не могут мне простить вчерашнего. Я что, должен был мазать? Посмотрю я на них, когда к ним на номера зверь выйдет!» Отдышавшись, положив патроны в нагрудный карман, Ермолай стал ждать сигнала на гон. Холодно. Пришлось ещё потоптаться тихонечко — кто знает, где зверь? Хотя, если учесть, как он здесь бегал за патронами — зверь давно мог его услышать и подняться. Но, будем надеяться, что всё обошлось.

— Вперёд, станичники! — заорал старшой, и все двинулись в чащу, в сугробы, забирая постепенно вверх на бугор.

— Ля-ля-фа! — орал Ерема, по колено, утопая в снегу.

Идти было трудно. Задыхаловка! Особенно в гору. И ещё нужно было держать строй. Почему-то ему вспомнился фильм «Чапаев», где белогвардейцы шли в психическую атаку и держали строй. «Хорошо, что по нам не стреляют», — подумал Ерёма, пытаясь держать строй, но всё равно ему казалось, что он, то отстает, то идет быстрее других. Пока он лез на бугор — чуть не задохнулся. Вспотел, но мороз все равно щипал нос и щеки. Орать было трудно, и поэтому он произносил только: «Ва-ва-ва-ва» на выдохе. Вдруг он услышал голос Олега:

— Ерёма, «ва-ва-ва» — не пойдет! Пой песню — легшее будет!

И Ерёма запел в такт, передвигающихся в сугробах, ног: «Эх. Ёб. Вашу. Мать. С вашими. Делами. Не хотите. Дочь. Отдать. — Так. Ебите. Сами!»