Выпусти птицу! - [13]

  воровали казну галантно,

   жрали устрицы и гранаты –

эмигранты!

Эмигрировали в клозеты

 с инкрустированными розетками,

  отгораживались газетами

   от осенней страны раздетой,

    в куртизанок с цветными гривами –

эмигрировали!

В драндулете, как чертик в колбе,

 изолированный, недобрый,

  средь великодержавных харь,

   средь нарядных охотнорядцев,

    под разученные овации

     проезжал глава эмиграции –

царь!

Эмигранты селились в Зимнем.

А России сердце само –

билось в городе с дальним именем

Лонжюмо.

3

Этот – в гольф. Тот повержен бриджем.

Царь просаживал в «дурачки»…

…Под распарившимся Парижем

Ленин

   режется

       в городки!

Раз! – распахнута рубашка,

  раз! – прищуривался глаз,

  раз! – и чурки вверх тормашками –

рраз!

Рас-печатывались «письма»,

раз-летясь до облаков, –

только вздрагивали бисмарки

от подобных городков!

Раз! – по тюрьмам, по двуглавым

ого-го! –

Революция играла

озорно и широко!

Раз! – врезалась бита белая,

 как авроровский фугас –

  так что вдребезги империи,

   церкви, будущие берии –

раз!

Ну играл! Таких оттягивал

«паровозов»! Так играл,

что шарахались рейхстаги

в 45-м наповал!

Раз!..

…А где-то в начале века

человек, сощуривши веки,

«Не играл давно», – говорит.

И лицо у него горит.

4

В этой кухоньке скромны тумбочки,

и, как крылышки у стрекоз,

брезжит воздух над узкой улочкой

Мари-Роз,

было утро, теперь смеркается,

и совсем из других миров

слышен колокол доминиканский,

Мари-Роз,

прислоняюсь к прохладной раме,

будто голову мне нажгло,

жизнь вечернюю озираю

через ленточное стекло,

и мне мнится – он где-то спереди,

меж торговок, машин, корзин,

на прозрачном велосипедике

проскользил,

или в том кабачке хохочет,

аплодируя шансонье?

или вспомнил в метро грохочущем

ослепительный свист саней?

или, может, жару и жаворонка?

или в лифте сквозном парит,

и под башней ажурно-ржавой

запрокидывается Париж –

крыши сизые галькой брезжут,

точно в воду

      погружены,

как у крабов на побережье,

у соборов горят клешни,

над серебряной панорамою

он склонялся, как часовщик,

над закатами, над рекламами,

он читал превращенья их,

он любил вас, фасады стылые,

точно ракушки в грустном стиле,

а еще он любил Бастилию –

за то, что ее срыли!

И сквозь биржи пожар валютный,

баррикадами взвив кольцо,

проступало ему Революции

окровавленное лицо,

и глаза почему-то режа,

сквозь сиреневую майолику

проступало Замоскворечье,

все в скворечниках и маевках,

а за ними – фронты, Юденичи,

Русь ревет

     со звездой на лбу,

и чиркнет фуражкой студенческой

мой отец на кронштадтском льду,

папа, это ведь несмертельно?

Папа, как ты в годах глухих?

Мы родились от тех метелей,

умираем теперь от них.

Вот зачем, мой Париж прощальный,

не пожар твоих маляров –

вижу стартовую площадку

узкой улочки Мари-Роз!

Он отсюда мыслил ракетно.

Мысль его, описав дугу,

разворачивала парапеты

возле Зимнего на снегу!

(Но об этом шла речь в строках

главки 3-й, о городках.)

5

В доме позднего рококо

спит, уткнувшись щекой в проспекты,

спит,

  живой еще, невоспетый

Серго,

спи, Серго, еще раным-рано,

зайчик солнечный через раму

шевелится в усах легко,

спи, Серго,

спи, Серго, в васильковой рубашечке,

ты чему во сне улыбаешься?

Где-то Куйбышев и Менжинский

так же детски глаза смежили.

Что вам снится? Плотины Чирчика?

Первый трактор и кран с серьгой?

Почему вы во сне кричите,

Серго?!

Жизнь хитра. Не учесть всего.

Спит Серго, коммунист кремневый.

Под широкой стеной кремлевской

спит Серго.

6

Ленин прост – как материя,

как материя – сложен.

Наш народ – не тетеря,

чтоб кормить его с ложечки!

Не какие-то «винтики»,

а мыслители,

он любил ваши митинги,

Глебы, Вани и Митьки.

Заряжая ораторски

философией вас,

сам, как аккумулятор,

заряжался от масс.

Вызревавшие мысли

превращались потом

в «философские письма»,

в 18-й том.

* * *

Его скульптор лепил. Вернее,

умолял попозировать он,

пред этим, сваяв Верлена,

их похожестью потрясен,

бормотал он оцепенело:

«Символическая черта!

У поэтов и революционеров

одинаковые черепа!»

Поэтично кроить Вселенную!

И за то, что он был поэт,

как когда-то в Пушкина – в Ленина

бил отравленный пистолет!

7

Однажды, став зрелей, из спешной

               повседневности

мы входим в Мавзолей, как в кабинет

               рентгеновский,

вне сплетен и легенд, без шапок, без прикрас,

и Ленин, как рентген, просвечивает нас.

Мы движемся из тьмы,

          как шорох кинолентин:

«Скажите, Ленин, мы –

          каких Вы ждали, Ленин?!

Скажите, Ленин, где победы и пробелы?

Скажите – в суете мы суть не проглядели?..»

Нам часто тяжело. Но солнечно и страстно

прозрачное чело горит лампообразно.

«Скажите, Ленин, в нас идея не ветшает?»

И Ленин отвечает.

На все вопросы отвечает Ленин.

1962–1963

«Авось!»

>ОПИСАНИЕ

^{в сентиментальных документах, стихах и молитвах славных злоключений Действительного Камер-Герра НИКОЛАЯ РЕЗАНОВА, доблестных Офицеров Флота ХВАСТОВА и ДОВЫДОВА, их быстрых парусников «Юнона» и «Авось», сан-францисского Коменданта ДОН ХОСЕ ДАРИО АРГУЭЛЬО, любезной дочери его КОНЧИ с приложением карты странствий необычайных.}

«Но здесь должен я Вашему Сиятельству сделать исповедь частных моих приключений. Прекрасная Консепсия умножала день ото дня ко мне вежливости, разные интересные в положении моем услуги и искренность начали непременно заполнять пустоту в моем сердце, мы ежечасно сближались в объяснениях, которые кончились тем, что она дала мне руку свою…»