Выпусти птицу! - [12]

…А храм пылал в полнеба,

Как лозунг к мятежам,

Как пламя гнева –

Крамольный храм!

От страха дьякон пятился,

В сундук купчина прятался.

А немец, как козел,

Скакал, задрав камзол.

Уж как ты зол,

Храм антихристовый!..

А мужик стоял да посвистывал,

Все посвистывал, да поглядывал,

Да топор рукой все поглаживал…

VI

Холод, хохот, конский топот

     да собачий звонкий лай.

Мы, как дьяволы, работали,

     а сегодня – пей, гуляй!

Гуляй!..

Девкам юбки заголяй!

Эх, на синих, на глазурных

          да на огненных санях…

Купола горят глазуньями

          на распахнутых снегах.

Ах!

Только губы на губах!

Мимо ярмарок, где ярки яйца, кружки, караси.

По соборной, по собольей,

          по оборванной Руси –

Эх, еси! –

Только ноги уноси!

Завтра новый день рабочий

          грянет в тысячу ладов,

Ой вы, плотнички, пилите

          тес для новых городов.

Го-ро-дов?

Может, лучше для гробов?..

VII

Тюремные стены.

И нем рассвет.

И где поэма?

Поэмы – нет.

Была в семь глав она –

Как храм в семь глав.

А нынче безгласна –

Как лик без глаз.

Она у плахи.

Стоит в ночи.

. . . . . . . .

И руки о рубахи

Отерли палачи.

РЕКВИЕМ

Вам сваи не бить, не гулять по лугам.

Не быть, не быть, не быть городам!

Узорчатым башням в тумане не плыть.

Ни солнцу, ни пашням, ни соснам – не быть!

Ни белым, ни синим – не быть, не бывать,

И выйдет насильник губить-убивать.

И женщины будут в оврагах рожать,

И кони без всадников – мчаться и ржать.

Сквозь белый фундамент трава прорастет.

И мрак, словно мамонт, на землю сойдет.

Растерзанным бабам на площади выть.

Ни белым, ни синим, ни прочим – не быть!

Ни в снах, ни воочию – нигде, никогда…

Врете,

   сволочи,

Будут города!

Над ширью вселенской

В лесах золотых

Я,

Вознесенский,

Воздвигну их!

Я – парень с Калужской,

Я явно не промах.

В фуфайке колючей,

С хрустящим дипломом.

Я той же артели,

Что семь мастеров.

Бушуйте в артериях,

Двадцать веков!

Я тысячерукий –

        руками вашими,

Я тысячеокий –

        очами вашими.

Я осуществляю в стекле и металле,

О чем вы мечтали,

         о чем – не мечтали…

Я со скамьи студенческой

Мечтаю, чтобы здания

Ракетой

стоступенчатой

Взвивались в мирозданье!

И завтра ночью тряскою

В 0,45

Я еду Братскую

Осуществлять!..

…А вслед мне из ночи

Окон и бойниц

Уставились очи

Безглазых глазниц.

Лонжюмо

>(Поэма)

АВИАВСТУПЛЕНИЕ

^{Посвящается слушателям}

^{школы Ленина в Лонжюмо}

Вступаю в поэму, как в новую пору вступают.

Работают поршни,

        соседи в ремнях засыпают.

Ночной папироской

         летят телецентры за Муром.

Есть много вопросов.

        Давай с тобой, Время,

                  покурим.

Прикинем итоги.

        Светло и прощально

горящие годы, как крылья, летят за плечами.

И мы понимаем, что канули наши кануны,

что мы, да и спутницы наши, –

              не юны,

что нас провожают и машут лукаво

кто маминым шарфом, а кто –

              кулаками…

Земля,

ты нас взглядом апрельским проводишь,

лежишь на спине, по-ночному безмолвная.

По гаснущим рельсам

          бежит паровозик,

как будто

     сдвигают

          застежку на «молнии».

Россия любимая, с этим не шутят.

Все боли твои – меня болью пронзили.

Россия,

   я – твой капиллярный сосудик,

мне больно когда –

         тебе больно, Россия.

Как мелки отсюда успехи мои, неуспехи,

друзей и врагов кулуарных ватаги.

Прости меня, Время,

         что много сказать

                 не успею.

Ты, Время, не деньги,

          но тоже тебя не хватает.

Но люди уходят, врезая в ночные отроги

дорог своих

     огненные автографы!

Векам остаются – кому как удастся –

штаны – от одних,

        от других – государства.

Его различаю. Пытаюсь постигнуть,

чем был этот голос с картавой пластинки.

Дай, Время, схватить этот профиль, паривший

в записках о школе его под Парижем.

Прости мне, Париж, невоспетых красавиц.

Россия, прости незамятые тропки.

Простите за дерзость,

          что я этой темы касаюсь,

простите за трусость,

          что я ее раньше не трогал.

Вступаю в поэму. А если сплошаю,

прости меня, Время,

         как я тебя часто

                 прощаю.

* * *

Струится блокнот под карманным фонариком.

Звенит самолет не крупнее комарика.

А рядом лежит

       в облаках алебастровых

планета –

     как Ленин,

          мудра и лобаста.

1

В Лонжюмо сейчас лесопильня.

В школе Ленина? В Лонжюмо?

Нас распилами ослепили

бревна, бурые как эскимо.

Пилы кружатся. Пышут пильщики.

Под береткой, как вспышки, – пыжики.

Через джемперы, как смола,

чуть просвечивают тела.

Здравствуй, утро в морозных дозах!

Словно соты, прозрачны доски.

Может, солнце и сосны – тезки?!

Пахнет музыкой. Пахнет тесом.

А еще почему-то – верфью,

а еще почему-то – ветром,

а еще – почему не знаю –

диалектикою познанья!

Обнаруживайте древесину

под покровом багровой мглы.

Как лучи из-под тучи синей,

бьют

  опилки

     из-под пилы!

Добирайтесь в вещах до сути.

Пусть ворочается сосна,

словно глиняные сосуды,

солнцем полные дополна.

Пусть корою сосна дремуча,

сердцевина ее светла –

вы терзайте ее и мучайте,

чтобы музыкою была!

Чтобы стала поющей силищей

корабельщиков, скрипачей…

Ленин был

    из породы распиливающих,

          обнажающих суть вещей.

2

Врут, что Ленин был в эмиграции.

(Кто вне родины – эмигрант.)

Всю Россию,

     речную, горячую,

он носил в себе, как талант!

Настоящие эмигранты

 пили в Питере под охраной,