Выпашь - [17]

От нее доносился противный, пресный и терпкий запах человеческой крови. И ошибиться было нельзя. Это была кровь и очень много ее тут было пролито.

И, забыв про главный дом, все двинулись, обходя лужу крови, к фанзе.

— Что тут у него было? — спросил Петрик.

— По нашему холостецкая. Тут у него жили манзы рабочие.

— Позвольте, господа, я за вами… Можно попросить фельдшера, — волнуясь, ломающимся голосом сказал следователь.

Через узкую дверь прошли в тесные сени. Здесь нудно и мерзко пахло разделанным свежим человеческим трупом и пресною вонью китайского теста. В сенях — большую часть их занимала низкая печь со вмазанными двумя чугунными котлами — было темно. Ферфаксов осветил их карманным электрическим фонариком. В одном чане было серое, грязное тесто, другой был полон человеческих внутренностей.

Невольно все сняли фуражки и один за одним вошли в фанзу. Ферфаксов и вахмистр перекрестились.

Просторная постройка с двумя канами, покрытыми соломенными циновками, была тускло освещена через бумажные окна. Она вся была забрызгана кровью. Темные потеки ее были на бумаге окон. Все носило следы борьбы. По полу и по канам валялись лохмотья одежды, утварь, низкие квадратные китайские столики. Три человеческие головы, искусно отнятые от тел, валялись в углу. Два безголовых трупа были разделаны. Руки и ноги были отняты. Брюшины вспороты, внутренности вынуты. Конечности были в порядке уложены по кану. Руки к рукам, ноги к ногам.

Третий труп был только выпотрошен. Начали отпиливать ногу и окровавленная хирургическая пила, застрявшая в мясе, так и осталась у бедра.

— Мы имеем дело, — торжественно сказал следователь, — с необычайным, я бы сказал — садическим преступлением. Помните, господа, "Сад пыток" Мирбо?

Но никто из офицеров не читал никакого Мирбо.

— Я попрошу поставить часовых к этой фанзе, послать за арбами и за гробами. Я произведу потом опись, а сейчас закончим поверхностный осмотр всей заимки.

Все вышли на двор и только тогда заметили, что окна одной из горниц избы были ярко, изнутри освещены желтым светом пламени. Все бросились туда.

ХIV

В первой горнице, мешая войти, раскинувшись громадным, могучим телом, чернея густою бородою на белом, мертвом лице лежал одетый рослый мужик.

— Это и есть Шадрин? — спросил Петрик.

— Он самый, — коротко сказал Ферфаксов.

— Покойник есть задушен, ваше высокоблагородие, — сказал, нагибаясь к мертвому телу, фельдшер.

Он приподнял широкую бороду. На посиневшей шее показался красный гарусный шнурок-удавка.

— Прикажете снять?

— Оставьте, — сказал следователь. — Мы приобщим это после к вещественным доказательствам. Пугливо перешагнули через труп, и Кудумцев первым открыл низкую широкую дверь, ведшую во вторую горницу.

Она пылала отблесками ярко разгоравшихся многих толстых восковых свечей, вставленных в медный свещник перед большой дубовой, в золотом, резном из дерева винограде божницею. Образа из божницы были вынуты. Они валялись тут же на полу, поруганные, попранные ногами. Вместо них в божницу, под стекло был вставлен безстыдно обнаженный торс мертвой женщины.

Петрик вглядывался в белое, точно восковое лицо покойницы с открытыми, тусклыми, мертвыми глазами. Кругом в страхе сопели вахмистр, фельдшер и Похилко.

Что-то знакомое было в этом простом скуластом русском лице. Волосы — коричнево-темные, гладкие, пробитые сединой, были расчесаны на пробор посередине и сзади завязаны узлом. Синие губы были скорбны. Где-то, когда-то и мельком — иначе запомнил бы Петрик это лицо — он видел такую женщину. И у ней на посиневшей шее висела красная удавка. Безстыдно обнаженная грудь и живот были желто-шафранного цвета и ударяли в синь. Горящие перед нею свечи бросали беглые тени и увеличивали необычное, страшное впечатление.

Нижняя часть тела и внутренности лежали на постели, на лоскутном одеяле. Оно все было пропитано кровью.

Несколько долгих минут все стояли, молча, в каком-то трепетном оцепенений и не сводили глаз с лица этой мертвой женщины.

— Ну те-с, — прервал общее молчание следователь. — Для меня дело совершенно ясное. Мы имеем перед собою преступление совершенно особого характера. Я бы сказал — религиозно-садическое. Тут кто-то хозяйничал сластолюбиво и страстно.

Кто-то, ненавидящий Христа и презревший смерть и убийство…

— И этот кто-то несомненно был русский, — сказал спокойно Кудумцев. Его одного не поразила страшная необычайность всего, что было на заимке.

— Почему ты так думаешь? — быстро и резко сказал Ранцев.

— Потому что только в Русскую анархическую голову могло влезть столько вкуса в убийстве. А… мертвая "богородица"!.. И он с удавкой на шее… Он-то, поди, еще и молился ей, когда она его давила… А потом кто-то третий — и, я уверен, интеллигентный третий — и ее задавил, разделал, поставил и свечи зажег… Поди, и еще кого молиться заставил. Темна, Петр Сергеевич, человеческая душа… А русская душа трижды темна.

— И я… мы… этого третьего найдем! — горячо сказал Петрик.

— Никогда ты его не найдешь… Таким людям сам дьявол помогает.

— Но если это русские?.. Судя по тому, что свечи, положим, толстые — не догорели, и суток не прошло, как они ушли отсюда. Просмотрим, обыщем леса.