Выпашь - [15]

— Взяли же?

— Взяли… да только какою силой.

— Где теперь эти хунхузские князья?

— Лиуданзыря заточили в Хунчуне. Он с ума сошел и бредит Русскими войсками.

Шасыянваня отправили через Читу в Казань. Прежде, Петр Сергеевич, царское правительство умнее поступало. Я у Карамзина в истории читал. Таким людям надо кавалерийские корпуса давать. Вот это дело было! Служили же при Царе Иване Грозном татарские князья у нас. Худого не было.

— Но это же разбойники, а не владетельные князья.

— А где между ними грань? И князь потому князь, что его отец хорошим душегубом был.

— Ну это не так… Это было… да и не везде… в средние века.

— Теперь, Петр Сергеевич, хуже всяких средних веков… Теперь материализм наш бог. Теперь мошенники и негодяи первые люди. Их боятся и им служат. Вот хунхузам — весь край всполошился — гаолян жжет, сигнал подает — хоронись, мол, спасайся! А нам кто укажет? У него, может быть, жену зарезали на его глазах, а он клясться будет, что никого не видал и ничего не слыхал. Народ подлец стал.

Честный-то человек ему вроде какого-то слизняка, или сопляка кажется. Он его не уважает. А мошеннику — первый почет. А если мошенник еще и во фраке, да банк имеет или редактор газеты — так ему и президенты ручку пожимают.

— Слава Богу, у нас таковых нет.

— Есть председатели Государственной Думы, и существует борьба… Ну, а где борьба — там без мошенника… и какого! — самого махрового ни-и-как не обойтись.

— Есть еще, Анатолий Епифанович, совесть и Бог, — жестко и твердо сказал Петрик и прямо взглянул в холодные черные глаза Кудумцева. Тот не сломал своего злобного взгляда и сказал тихо, но уверенно:

— Совесть — понятие весьма растяжимое… А что касается Бога, то я имел неоднократно случаи убедиться, что никакого Бога нигде нет…

ХII

Петрик вспыхнул. Он чувствовал, что еще миг и он слишком резко, не по-офицерски, ответит Кудумцеву. Он сдавил лошадь шенкелями и догнал ехавшего впереди Ферфаксова. Несколько шагов они ехали рядом, молча. Узкая, лесовозная дорога зигзагами поднималась в гору. Пихты тесно ее обступили. Поднявшееся солнце жгло сквозь китель. Запах смолы был кругом.

Серьезное лицо Ферфаксова, его напряженно смотрящие вдаль глаза подействовали на Петрика успокоительно. Он справился с собою.

— Факс, ты самого Шадрина знавал? — спросил он.

— Я раза три у него был.

— Что это за человек?

— А кто его знает. Здесь Петр Сергевич, так люди не селятся. Да и место очень глухое он выбрал. Он старовер… У него я видал старые образа и, когда приходил я к нему, — первое, о чем он заявлял, что курить нельзя. Высокий, нескладный…

Черной бородищей оброс, не глупый. Мы с ним все о священном писании препирались.

Начетчик он хороший.

— Ну и ты, Факс, это дело тонко знаешь… Апостолов наизусть читаешь!

— Куда мне до него! Сразу схватились. Всю ночь проговорили. По книгам листали.

Спорили…

— Чем он жил?

— Думаю, что лебедями да фазанами, Хороший винчестер у него на стене висел. А хозяйство маленькое… Ну, и видимо — бабник… Китаянки при нем были… Такие, знаешь, Петр Сергеевич… С чолками на лбу… Ну да видать, какие!.. Волосы в толстых косах.

И, заметив, что Ранцев не вполне его понял, Ферфаксов пояснил.

— Я думаю, что ходил он временами на Корейскую границу. Бил лебедей — корейцев, в белом они ходят, вот их и зовут лебедями, отбирал у них дорогие панты оленьи, да корень целебный женьшень, а потом бил китайцев-фазанов, что шли с серебром к корейцам за рогами и за корнем…Этим и жил.

— Грабежом… Убийством?.. — спросил, пожимая плечами, Петрик. — Почтенное ремесло!

— Да так же… Таких варнаков здесь не мало.

— А потом о Священном Писании спорил?

— Да вот… Он, я думаю, когда и стрелял-то по корейцу, или по манзе, так с молитвою стрелял. Он их за людей не считал…

— Однако, с китаянками жил?

— Он, я думаю, и с козою бы жил… да апостол Павел в послании к Римлянам всякое такое осудил.

— А притом святость… Иконы… Лампадки!..

— Да это, как следует… Как водится. И свечи горят всегда восковые, толстые.

Ладаном пахнет. Посты соблюдал строго.

— И с китаянками спал?

— С двумя.

— Ты давно его не видал?

— С полгода тому назад… Зимою… Пришел под вечер и, как раньше, без стука вошел в хату. Слышу — табаком пахнет. Он на стук двери выскочил. Замахал на меня руками. Точно испугался меня. "Нельзя, нельзя", — шепчет, — "ваше блогородие ко мне". А сам дверь старается от меня в соседнюю горницу прикрыть.

Да на беду полушубок на порог упал и никак ему не захлопнуть двери. Я невольно заглянул. Там за столом, на лавке под иконами, сидели две женщины — русские. И одна мне показалась — интеллигентная, большие такие глаза… И будто с ними какой-то бородатый человек… Тоже не манза, хотя и в китайском платье. А Шадрин, значит, меня так легонько, почтительно, но настойчиво выпроваживает. — "Ваше блогородие, молю вас, уйдите. Это же совсем сумасшедшие люди! Они могут вам худое сделать. И вам неприятность и сами ответят. Вы меня за мою хлеб-соль подводите".. Дал мне работника проводить в соседнюю падь к китайцам. Я там и ночевал.

— Ты работника спрашивал, что это за люди?

— Спрашивал… Но что в этом деле может понимать китаец?